Шрифт:
– Какой восхитительный цвет! – тоном знатока, но скорее из вежливости произнес Кумо, разглядывая настой в подставленной лучам послеобеденного солнца пиале.
– За чай у меня отвечает Шицу, – ответил бакку Гэмон и едва заметно кивнул, обозначая, что принимает похвалу.
– Юноша, проводивший церемонию?
– Да, он.
– Хороший слуга, должно быть, обходится недешево?
– Он полностью оправдывает затраты на содержание.
– О! Не сомневаюсь. Это, кстати, не его цитра? – Кумо покосился на стоящий в углу комнаты инструмент под шелковым
– Нет. Играю сам. Мое искусство требует поддержания проворства и ловкости пальцев, а цитра для этого подходит лучше всего.
– Бесспорно, – Кумо пригубил и отставил пиалу на столик. – Кстати, если уж мы заговорили о деньгах… – рука посланника Ирогавы выудила из складок одежды и уложила рядом с чашкой конверт из толстой красной бумаги, в каких обычно передавали значительные суммы. Иные, впрочем, не приличествовали положению наместника провинции.
Гэмон удостоил конверт лишь мимолетным, лишенным любопытства взглядом.
– Не подумайте, – учтиво продолжил Кумо, – я не столь невежественен, чтобы предлагать деньги духовному лицу. Тут, – он легонько коснулся пальцем красной бумаги, – расписка на зерно. Годовой паек для ста человек. И это пожертвование в пользу Обители – только задаток. Оно будет как минимум удвоено после представления.
– Вот как? И в чем причина столь неслыханной щедрости? – Гэмон и вправду заинтересовался.
– Дело в том, что господин Ирогава получил из столицы письмо на золотой бумаге, исполненное синей тушью… – Кумо замолк, изображая тяжелые переживания.
– Не продолжайте. Я хорошо знаком с придворным этикетом! Слова, рвущие сердце, излишни! – подыграл ему Гэмон. – Скажите лишь кто, где и когда.
– Благодарю Вас! Ибо описывать все перипетии выше моих сил! Вам надлежит поразить своим выступлением невесту наместника – госпожу Токинада. Это должно произойти в его загородной резиденции, на закате в праздник Первого дня весны. Госпожа – обладательница безупречного вкуса в самых разных изящных искусствах, но более всего она ценит театр. Господин Ирогава вызвал из Столицы труппу Канотаки сыграть ее самую любимую пьесу.
Он приглашает и Вас дать выступление. Наместник очень рассчитывает на Ваше искусство и надеется, что Вы его не подведете. Провал совершенно недопустим, это будет катастрофа. Для всех, – последнее слово он выделил, произнеся его с особой вкрадчивостью.
– Хорошо, я согласен.
– Тогда, – рядом с красным конвертом на столе появился голубой, – Вот пропуск в поместье.
***
– Господин Гатаи Гэмон! – хозяин мастерской Суразука склонился в угодливом поклоне и вытаращил глаза, отчего стал похож на загнанного в ловушку зайца. – Произошло ужасное недоразумение! Ремонт Вашего инструмента не завершен! Мастер, который им занимался, допустил ошибку, и нужно время, чтобы устранить ее, – выпалил он.
Гэмон поднес пиалу к губам и, не позволяя бушевавшему внутри неистовству вырваться наружу, принялся пить, считая крохотные глоточки. На двадцатом гнев улегся достаточно, чтобы он смог говорить ровным голосом.
– Это недопустимо. Праздник уже завтра, а на дорогу уйдет целый день.
– Да, господин, я все понимаю. Я очень подвел Вас. Конечно. Но, даже разрезав меня на куски, Вы не измените того, что инструмент не готов.
– Это полностью уничтожает Вашу репутацию.
– Вы абсолютно правы, я сгораю от позора… и все же рассчитываю выйти из ситуации, сохранив лицо.
– Что же позволяет Вам надеяться?
– Другой инструмент!
– Другой?
– Да, у нас есть готовый. Хотя он и выполнен по вкусу иного заказчика, ни в чем не уступает тому, что был изготовлен нами для Вас. И если Вы проявите милость и примете его в подарок, мы надеемся, что нам удастся загладить свою вину!
– А что же Вы намерены сообщить тому заказчику?
– О, не волнуйтесь: к сроку, когда он явится, мы изготовим другой.
Гэмон углубился в раздумья. С одной стороны, использовать инструмент, к которому не успел приноровиться – это большой риск. Мало ли как тот себя поведет? С другой, альтернативы все равно не было.
Бакку тяжело вздохнул и, бросив исподлобья угрюмый взгляд, велел принести изделие.
Лакированный футляр из драгоценного черного дерева, покрытый строгим и лаконичным серебряным узором, в самом деле вызывал восхищение. Открыв крышку, он обнаружил, что и сам инструмент столь же великолепен внешне. Полированная до зеркального блеска поверхность словно приглашала дотронуться.
Гэмон извлек его, прикидывая насколько удобно тот лежит в руке. Инструмент подходил идеально. От щелчка ногтем он издал высокий чистый звук. Бакку опробовал изделие и, поупражнявшись некоторое время, пришел к выводу, что оно вполне годится.
– Я принимаю твое предложение. Как его назвали? – спросил Гэмон.
– Весьма поэтично, – добавил он, услышав ответ Суразуки.
***
«Есть дни, когда дева удачи скрывает за веером свое лукавое лицо» – так подумал Гатаи, когда лошадь, запряженная в нанятую им двуколку, оступилась на крутой горной тропе и сломала ногу. Особенно досадно становилось оттого, что персональный гороскоп Гэмона, составленный славившимся безупречными прогнозами астрологом Вакуру, обещал беспрепятственное достижение целей с грандиозными и чрезвычайно благополучными последствиями.
Лошади было уже ничем не помочь: с такими повреждениями животные не поднимаются. Это понимали и бакку, и даже сама Сливка. Молодой возница по имени Удзуро тоже понимал, вот только никак не хотел принимать.
Гатаи видел, что старая кобыла была не просто источником заработка: Удзуро привязался к ней всем сердцем. Бессильно опустив плечи, извозчик стоял возле заходящейся от боли любимицы, не зная, что предпринять. По щекам безудержно бежали крупные капли.
– Ей нужно помочь, – Гэмон положил руку ему на плечо и крепко сжал.