Ластики
Шрифт:
Профессор пробует встать; это удается ему без труда. Он даже может ходить. Он приближается к камину, отодвигает стопку книг, чтобы поглядеться в зеркало. Теперь он видит отверстие, оно расположено чуть выше, чем нужно; в жилете дыра, и он слегка запачкан кровью. Едва заметное пятнышко. Стоит только застегнуть пиджак – и ничего не будет видно. А лицо? Все в порядке, он выглядит как обычно. Он возвращается к столу, рвет письмо, которое перед ужином написал своему другу доктору Жюару, и бросает его в корзину…
Даниэль Дюпон сидит у себя в кабинете. Он чистит револьвер.
Он обращается с ним очень осторожно.
Убедившись, что механизм в порядке,
Он делает несколько шагов по светло-зеленому ковру, который приглушает звуки. В этой небольшой комнате не очень-то походишь. Со всех сторон его окружают книги: право, социальное законодательство, политическая экономия… внизу слева, с краю стеллажа, стоят несколько книг, его собственный вклад в эти исследования. Не так уж много. Но все-таки там были две или три дельные мысли. И кто их понял? Тем хуже для них; это не причина, чтобы отчаяться и лишить себя жизни! На губах профессора появляется чуть презрительная усмешка: подумать только, какая чушь пришла ему в голову несколько минут назад, когда он держал в руке револьвер… А люди приняли бы это за несчастный случай.
Он останавливается у стола и бросает последний взгляд на письмо, которое только что написал одному бельгийскому ученому, проявившему интерес к его теориям. Это внятное, сухое письмо; в нем содержатся все необходимые разъяснения. Может быть, после ужина он добавит несколько теплых слов.
Перед тем как спуститься, надо положить револьвер на место, в ящик ночного столика. Профессор аккуратно заворачивает его в тряпку, которую незадолго перед тем по рассеянности убрал. Потом выключает большую лампу с абажуром на письменном столе. Семь часов вечера…
Когда он вернулся, чтобы дописать письмо, его уже ждал убийца. Лучше бы он оставил револьвер в кармане… Но кто сказал, что он осматривал револьвер именно сегодня? В этом случае он вынул бы застрявшую гильзу. Эксперты сказали только, что оружие «содержалось в хорошем состоянии», а недостающая пуля была выпущена «недавно», то есть уже после того, как револьвер чистили последний раз, а это могло быть несколько недель, даже несколько месяцев назад. Лоран понимает это так: Дюпон вычистил револьвер вчера и вчера же собирался им воспользоваться.
Уоллес думает, что надо было все же переубедить комиссара. Ведь его аргументы часто казались Уоллесу спорными, и наверняка была возможность доказать ему это. А Уоллес позволил втянуть себя в бесплодные дискуссии о вещах второстепенных или вообще не имеющих отношения к делу; когда же он захотел изложить схему преступления, то сделал это в таких неуклюжих выражениях, что история о тайном обществе и казнях, совершаемых в строго определенное время, получилась какой-то фантастической, беспочвенной, непродуманной.
Когда он говорил, то все больше отдавал себе отчет в том, насколько невероятно звучит его рассказ. Хотя, может статься, дело было не в словах: если бы он подбирал их тщательнее, результат получился бы тот же; достаточно было просто произнести их, чтобы у слушателя пропало желание принимать их всерьез. И под конец Уоллес перестал бороться с привычными штампами, которые первыми приходили ему на ум; они оказывались самыми подходящими.
К несчастью, он вдобавок видел перед собой ироническую улыбку комиссара, чье явное недоверие лишало его выкладки последних остатков правдоподобия.
Лоран стал задавать ему прямые вопросы. Кем были жертвы? Каково было их значение для государства? Не образовался ли вакуум с их внезапным и массовым исчезновением? Почему эта тема не обсуждается в гостиных, в газетах, на улицах?
На самом деле это объясняется очень просто. Речь идет о достаточно многочисленной группе людей, рассеянных по всей стране. Большинство из них не занимает никакой официальной должности; они не входят в правительство и тем не менее оказывают на него прямое и значительное влияние. Экономисты, финансисты, руководители промышленных консорциумов, профсоюзные лидеры, юристы, инженеры, технические работники всех областей, они предпочитают оставаться в тени и чаще всего ведут весьма скрытный образ жизни; их имена мало известны публике, и никто не узнаёт их в лицо. Но заговорщики действуют наверняка: они знают, что, устраняя этих людей, расшатывают экономико-политическую систему страны. До сих пор власти пытались скрыть всю серьезность происходящего; сведения о девяти убийствах не разглашались, отдельные преступления удалось выдать за «несчастный случай»; газеты молчат; общество как будто продолжает жить обычной жизнью. Поскольку в такой обширной и разветвленной структуре, как полиция, приходилось опасаться утечки информации, то Руа-Дозе решил поручить борьбу с террористами другому учреждению. Министр склонен больше доверять разведывательным службам, которые находятся под его контролем и сотрудники которых испытывают к нему личную преданность.
Уоллес с грехом пополам ответил на вопросы генерального комиссара, не раскрыв ему главных секретов. Но он сознает всю слабость своей позиции. Незаметные личности, тайно управляющие страной, преступления, о которых никто не слышал, несколько полиций за рамками полиции как таковой и, наконец, террористы, еще более загадочные, чем все остальное, – все это не может не насторожить здравомыслящего чиновника, который слышит об этом впервые… И, конечно, будь эта история от начала до конца вымышленной, каждый мог поверить в нее – либо не поверить – и, соответственно, дальнейшее развитие событий в ту или в другую сторону либо подтвердило бы ее, либо нет.
Розовый, упитанный Лоран, крепко сидящий в своем высоком кресле, опирающийся на платных осведомителей и на свою картотеку, выразил агенту такое категорическое недоверие, что тот на мгновение чуть не усомнился в собственном существовании: поскольку он принадлежал к одной из неизвестных комиссару организаций, то вполне мог быть такой же выдумкой министра с чересчур богатым воображением, что и пресловутый заговор. Во всяком случае, собеседник, похоже, относил его именно к этому разряду. Комиссар без обиняков сказал, что, по его мнению, происходит: у Руа-Дозе опять разыгралась фантазия; а если люди вроде Фабиуса склонны ему верить, это еще ничего не значит. Впрочем, другие его последователи пошли еще дальше: вот, например, некто Марша, впору опасаться, что сегодня в семь вечера он умрет от самовнушения…
Вторжение коммерсанта, разумеется, ни к чему не привело.
Уоллес ушел, унося с собой револьвер Дюпона. Лоран не пожелал оставить его у себя, он не знал, что с ним делать; раз Уоллес ведет следствие, так пусть собирает «вещественные доказательства». По просьбе комиссара в лаборатории револьвер снова привели в то же неисправное состояние, в котором он был обнаружен, то есть с застрявшей в стволе гильзой.
Уоллес шагает. Планировка улиц в этом городе не перестает его удивлять. От самой префектуры он шел той же дорогой, что и утром, но такое ощущение, словно от генерального комиссариата до клиники доктора Жюара сейчас идти гораздо дольше, чем в первый раз. Все улицы в этом квартале похожи друг на друга, и он не мог бы поручиться, что всегда сворачивал на одну и ту же. Он боится, что слишком отклонился влево и прошел параллельно той улице, которая ему нужна.