Лавандовый латте для тебя
Шрифт:
Тори ещё какое-то время молчала. Но её терпение лопнуло, когда в начале ноября она, споткнувшись о гору тарелок, закричала сорвавшимся голосом:
– С меня хватит, мисс! Немедленно поднимай свою пятую точку от нашего, между прочим, общего дивана и иди ищи работу! Хватит! Тебя отчислили, бросили, предали – да какая разница?! Если ты ещё и сама себя бросишь, то что это будет?! Коллапс, а не жизнь!
Я устало взглянула на неё и мне стало её жаль. Я потрепала ей нервы. Мне не стало легче от её слов, но не хотелось более её обременять и я встала с дивана, молча собрала тарелки в мойку,
Когда закончила, я села рядом с ней. Вздохнув, Тори снова заговорила.
– Если ты не выбьешь из себя свою так называемую депрессию, то я сама это сделаю. Я сейчас словно в больных романтических отношениях, где взяла на себя все человеческие роли в мире, оставив одну, роль убитого жизнью подростка, своему мужу.
– Прости меня, – это всё, что я могла сказать. Она не знала про «оранжевую куртку», не знала, как страшно мне было и есть, но она всё равно, не опираясь на причины, пыталась понять меня. Но прошёл месяц такого моего состояния. Любой бы сдался.
Тори была старше меня на 2 года, но было чувство, будто это разница недосягаема. Я ощущала себя глупым ребёнком, которому всё ещё нужен совет взрослого.
– Ладно, приводи себя в порядок и пошли.
– Куда?
– Хочу помочь тебе. Ведь ты этого сделать не в состоянии сейчас.
– Я думала, ты зла на меня…
– Зла, но твою хандру нужно прогнать.
– А Алекс? Разве у вас не должно быть свидание сегодня?
– Он меня поймет. А если нет, значит он не тот, кто мне нужен, потому что, какая бы ты не была, ты мне дороже. На данном этапе.
Она обняла меня, и я впервые за эти недели заплакала. Так тепло, но так больно мне было сейчас. Кое как поборов лень, ставшую мне за этот месяц лучшей подругой, я приняла душ, сделала какой-никакой макияж, заплела волосы в хвост и надела свое любимое синее платье.
Куда мы идём Тори так и не сказала, но что бы это ни было, я была не готова. Я слишком долгое время была дома.
На улице пасмурно и холодно. Зима уже скоро раскинет здесь свои пожитки в виде белого покрывала, а я всё ещё живу осенью и в моей душе бушует ураган пожухлых листьев.
– Куда мы всё-таки идём, Тори?
– Туда, где твой потускневший голос надеюсь станет хоть немного более живым.
– Вот уж не представляю, где это место может быть…
После я поняла, что она говорила о боулинге. Меня это не очень вдохновило. Признаться, я не воспылала энтузиазмом, но начав играть и представляя, что кегли – это мои проблемы, мне становилось легче и каждый раз сбивая их, я ликовала. С каждой упавшей кеглей душа потихоньку оживала. А потом оплаченное время закончилось.
– У-у, Тори, я только вошла во вкус! – начала канючить я.
– У меня есть еще кое-что для тебя, поэтому, пожалуйста, пошли.
Мы подошли к зданию, которое напоминало мне старый амбар. По его стенам вился зелёный плющ, от чего постройка выглядела одновременно и красиво, и жутко. И я понятия не имела что это место таит внутри себя, ведь снаружи доверия оно не внушало. Но когда мы вошли, всё стразу встало на свои места.
– Это…Вау! Это же то место, где нужно разбивать тарелки!
– Место называется «комната ярости». Тут можно снять стресс, думаю, должно помочь.
– Спасибо тебе, Тори! Ты лучшая подруга на всём свете!
– Ты тоже ничего, – улыбнулась она. – Рада, что хоть смогла тебя заинтересовать, а то совсем из дома не вытащить было.
Работники коротко рассказали о способах снятия стресса, о том, как создавались первые пространства гнева и тому подобные интересные вещи. Затем проводили по очереди в уединённые комнаты.
Я вошла в маленькую комнатёнку, стены были белыми и обшарпанными, в углу стоял серый диван времен перестройки, ободранный и в каких-то пятнах. Перед диваном кофейный столик, на нём пузатый телевизор. «SONY», вроде как. У стены справа я обнаружила шкаф с посудой, на комоде с зеркалом нашлись черные маркеры, бита и очки, чтобы осколки чего бы то ни было не попали в глаза.
Осмотревшись, я думала с чего начать. Во мне не было злости, только страх. Решила открыть шкаф и достать пару тарелок. Взяла маркер. Что я хочу написать? «Страх», «Преследователь», «Оранжевый». Я хотела, чтобы он, тот человек, как и тарелка, разбился вдребезги.
Я била разного рода посуду о бетонную стену и кричала, просто кричала, будто кто-то стоял передо мной. Но с удивлением вдруг осознала, что этот кто-то – я. Это я получала свои же ругательства и унижения. «У тебя нет работы! Ты не знаешь, кем хочешь стать! Твои родители не гордятся тобой! Ты посредственность! Глупая! Наивная! Дура! Ты плохая подруга! Ты много ешь! Твоя фигура – отстой! Я ненавижу тебя! Ненавижу, ненавижу, НЕНАВИЖУ!»
И вот я сидела на полу и рыдала. Слёзы, сопли, размазанная тушь. Усталость сковала мой разум. Мне просто хотелось спать. Но нужно было закончить начатое. Я взяла биту и принялась что есть мочи дубасить ни в чём неповинный «SONY». Из ниоткуда ко мне пришли силы и с каждым ударом я всё яростнее лупила пластик. Становилось легче, незначительно, но тело будто освобождалось от невидимых оков.
Выйдя из здания, я чувствовала что-то странное. Я разбила столько тарелок, сломала столько вещей, мне было невероятно здорово на душе, но для меня это не было стимулом, я не готова была отказаться от всего, что со мной произошло, не могла просто выкинуть это из головы, будто этого и не было, а значит план Тори не сработал. Но ради её стараний я должна взять себя в руки. Мне нужна работа, нужно расставить все точки над «ё» с Марком и нужно что-нибудь съесть. Я сума сойду от голода…
– Тори, это было замечательно! Какая следующая остановка? – я улыбалась во все 32 в преддверии нового развлечения.
– Вот как! Значит твоя тяга к жизни усилилась, и ты решила эксплуатировать меня?
– Не-ет, что ты! Я бы никогда, – я состроила щенячьи глазки и надула губы.
– Хей, не честно. Даже не думай, я не растаю, – но она не могла сдержать улыбку.
Мы обе шутили и смеялись, шутливо пихали друг друга, и мне было весело в тот момент. Но как только он заканчивался, я вспоминала те глаза, что обжигали мою плоть и душу. Мне нельзя было грустить при Тори. Она так старается. Я не могу так поступить с ней…