Лазарев. И Антарктида, и Наварин
Шрифт:
— В местах сих, ваше превосходительство, — Хметевский кивнул на озеро, — император Петр Великий морскую мощь Руси закладывал, оттого колыбелью флота нашего величают сие озеро.
Адмирал вздохнул.
— Одна печаль — в огне сожглись фрегаты и суда флотилии, кои здесь хранились. Однако, — он воспрянул, — сбереглась «Фортуна», собственноручной выделки императора ладья…
— Где же она? — заинтересовался Лазарев.
— Ладья в сарае у Трубежа. — Хметевский помолчал. — Реликвию сию сберечь для потомства надобно.
Возвращаясь во Владимир, Петр Гаврилович решил непременно заняться устройством уцелевшего судна. Но множество неотложных дел отвлекло его, а затем пришла зима. Прибавилось забот дома.
Семья наместника пополнилась. К двум сыновьям — Андрею и Михаилу, прибавился третий мальчик, Алексей. Спустя год к ним присоединилась сестричка Верочка.
Вскоре после рождения дочери супруга Анна Андреевна занедужила, потом слегла надолго, да так и не встала. Скончалась она в один год с императрицей.
Чтобы хоть на время забыться после смерти жены, Петр Гаврилович поехал по делам в Переславль, захватив с собой старших сыновей, Андрея и Михаила. Подумал — пусть полюбуются Плещеевым озером. Когда придется им снова здесь быть.
Переславский голова еще помнил рассказы стариков о том, как Петр I, влюбленный в морское дело, ревниво оберегал корабли колыбели русского флота… Голова показал губернатору указ Петра, хранимый в делах городской управы как реликвия.
Петр Гаврилович подозвал детей и громко зачитал:
— «Воеводам переславским. Надлежит вам беречь остатки кораблей, яхт, галер».
«Корабли, галеры… — пронеслось в голове у Миши, — это, видимо, диковинные сооружения, не те, что по Клязьме плывут…»
— «А буде опустите, — продолжал отец, — то взыскано будет на вас и на потомках ваших, яко пренебрегши сей указ. — Лазарев глянул выразительно на детей и закончил: — Петр, в Переславле, в седьмой день февраля тысяча семьсот двадцать второго года».
Голова виновато развел руками:
— Не уберегли, ваше превосходительство. Пожарище семь годов тому все городище спалил…
— Однако я слыхал, сбереглась одна ладья?
— Точно так-с, извольте, здесь неподалеку, на Трубеже…
Вызванный городским головой старый матрос-инвалид, хранитель остатков Переславской флотилии Петра Великого, участник Чесменского сражения, обрадовался редким гостям. Сначала рассказал все были-небылицы о пребывании царя-батюшки на Плещеевом озере, о постройке здесь флотилии, о первых «потешных сражениях». Старый матрос повел их вдоль Трубежа. В большом сарае было прохладно и пахло плесенью. На каменных плитах стояла лодка саженей шесть длиной. Время не сильно изменило ботик, лишь потемнели обшивка и другие части довольно добротно сработанного судна. Матрос ласково погладил жилистой рукою планширь.
— Сей ботик собственной рукой их, государя анператора, сработан. Стало быть, один ботик-то был изначалу «Николай Святой», а оный ему в придачу соорудили, для кумпании. А нарек-то его государь-батюшка «Фортуной».
После этого все прошли в дальний конец сарая, где были сложены мачты, весла, снасти, такелаж и огромные кованые якоря — все, что удалось спасти от огня. Когда вышли из сарая, Лазарев подарил матросу серебряный рубль.
— А что, братец, не слыхивал, какова флотилия здесь была, велика ли?
— Осемьдесят фрегатов и судов разных с лишком.
Петр Гаврилович кивнул, взял за руки мальчиков, подошел с ними к берегу озера. Теплый шальной ветер из Залесья рябил поверхность тянувшегося далеко к горизонту Плещеева озера, шелестели потревоженные березы, тянуло свежестью.
— Совсем как на Волге. — Лазарев-старший вспомнил вдруг далекое детство, поглядел на ребят. — Может статься, и вам испытать судьбу на море выпадет…
Вскоре наместника вызвали по делам в Петербург. Державин сразу заметил перемену в состоянии своего старинного товарища.
— Друг мой, сам знаешь мою печаль недавнюю, с подружкою верной Катеринушкой навек распростился.
— Однако куда денешься, — вздохнул поэт, — потому позволь совет дать:
Не предавай себя печали, Не сокращай стенаньми век: Блаженны небеса создали Тебя к блаженству, человек! Умей сей жизнью наслаждаться, Умей ты всем довольным быть; Сколь много ни грустить, ни рваться, Твоих судеб не пременить… [4]4
Из стихотворения Г. Державина «Отрывок» (1794).
Гаврила Романович наполнил бокалы вином, помянули своих покойных жен. У Лазарева немного отлегло на душе.
— Ведаешь, Гаврила Романович, когда в отъезде по губерниям, как-то забываюсь. А вернусь во Владимир, места себе не нахожу. Ежели бы не детки милые, совсем худо было.
Державин сочувственно согласился и вдруг предложил:
— Давай-ка, братец, пока я вхож в апартаменты Сената и якшаюсь с сановниками, похлопочу за тебя.
— Коим образом? — недоумевал Лазарев.
— А тем образом, дабы тебя от грустных воспоминаний отдалить, перевести на службу в Петербург.
Лазарев задумался. Ему пришлась по сердцу служба во Владимире. За десятилетие сроднился он с этой древней землей, его обитателями, вложил по мере своих способностей и совести в устройство города и края свою, пусть скромную лепту. Здесь родились его дети, но содержать их и воспитывать с каждым годом становилось сложнее.
— Пожалуй, возражать мне будет лицемерно, — в раздумье проговорил Лазарев. — Однако тебе-то хлопотно сие.
— Попыток — не убыток. — Державин разлил вино из графинчика. — Нынче есть у меня поддержка добрая Александра Васильевича Храповицкого, старинного приятеля. Пожалуй, надежа на него более верная будет…