Льды возвращаются (с илл.)
Шрифт:
– Вот как? – искренне удивилась Полевая.
– Речь идет о мистере Джордже Никсоне, верховном магистре ордена «SOS».
– Но ведь он же потушил Солнце! – вне себя от гнева воскликнула я.
– Этот субъект больше заслуживает электрический стул, чем электронный скальпель, – жестко сказала Елена Кирилловна.
– Вот вы врач, коллега, – сказал печально Терми. – Я ученый, проклявший свою прежнюю работу, приведшую к созданию страшных средств уничтожения. Вся наша деятельность – гуманизм. Я перешел в науку о жизни, видя в ней одну из самых гуманных областей науки. Мы все только что видели эти волшебные спирали во время
– Что вы имеете в виду? – воскликнула Елена Кирилловна.
– Я имею в виду ту запись кодом жизни, которая позволила развиться у человека античеловеческим чертам. Я мечтаю сдержать свое слово, спасти Джорджа Никсона от рака, но одновременно...
– Профессор! – воскликнула Полевая. – Если вам нужна помощница с моими руками, распоряжайтесь.
– Переделать Джорджа Никсона по образцу настоящего человека! – прошептала Елена Кирилловна. – Какая сумасшедшая и оригинальная мысль!
– О да! – подхватил профессор Терми. – Я ведь до сих пор никого не лечил. Но я хотел бы вылечить от подлости всех подлецов мира, начиная с Джорджа Никсона. Я бы посадил с ним рядом замечательного, как мне кажется, парня... одного журналиста...
– Какого? – живо спросила Елена Кирилловна.
– Не знаю, известен ли вам такой... Роя Бредли...
Елена Кирилловна вскрикнула я лишилась чувств.
Мы с Валентиной Александровной кинулись приводить ее в сознание. Прибежали и захлопотали нянечки. Появились носилки на колесиках.
– Кажется, мы переоценили состояние нашей милой выздоравливающей, – вздохнула Полевая.
– Вот видите... – печально сказал Терми. – Теперь это еще больше обязывает нас к осторожности в главном эксперименте.
– Если бы было время для этой осторожности! – задумчиво сказала Валентина Александровна. – Я готова решиться...
– Я в отчаянии, коллега, едва подумаю, что наш метод может оказаться бессильным. Ведь он рассчитан на включение собственных сил организма, действующих по исправленной программе. Но ведь у него таких сил нет. Ведь действующего организма, по существу, там нет. Мы имеем дело не с живым человеком, а лишь с «забальзамированным» с помощью непрерывно действующих машин его трупом.
Мне стало почти дурно.
– С вами страшно согласиться, профессор, – тихо сказала Валентина Александровна».
Глава пятая
Лиз прилетела в Москву вместе с мистером Игнесом и инженером Гербертом Кандерблем. Сенатор Майкл Никсон отправился на правительственном самолете на день раньше.
Герберт Кандербль,
Ее встречала профессор Веселова-Росова. С радушной простотой она обняла американку, когда та сбежала по ступенькам.
Кандербля и Игнеса встречали их старые знакомые братья Корневы, инженеры, соратники по строительству Арктического моста через Северный полюс. Их представили Лиз. Один из них, совершенно седой, но с молодым лицом, обращал на себя внимание. Это был человек из племени легендарных строителей, о которых Лиз слышала еще в юности.
Корневы увозили гостей на дачу, так называют здесь загородные виллы. Лиз не хотела стеснять Веселову-Росову, приглашавшую остановиться у нее, и попросила отвезти ее в гостиницу «Украина».
По дороге, сидя в машине, Лиз робко высказала радушной женщине свое заветное желание повидаться с помощницей Бурова, которую удалось вернуть к жизни.
– Я ее так хорошо помню. Я была очарована ею, – сказала Лиз.
Веселова-Росова почему-то очень смутилась и пробормотала что-то по поводу того, что непременно передаст это желание гостьи.
Лиз отказалась в гостинице от трехкомнатного номера, заняв на этот раз маленькую комнатку с одной кроватью.
Расставаясь до вечера, Веселова-Росова советовала Лиз поспать до ночного заседания. Лиз уверяла, что прекрасно выспалась над океаном. К тому же она еще не отвыкла от нью-йоркского времени и для нее заседание будет дневным.
Пообедав в ресторане, Лиз поднялась к себе на двадцать третий этаж, постояла у окна. Виднелся изгиб скованной льдом реки, мосты через нее, море заснеженных крыш и башни небоскребов, стоявших здесь свободно, не в такой тесноте, как в Манхеттене. И это было красиво!
Где-то здесь лежит то, что осталось от бедного Буророва. Сербург, Сербург! Тебя уже нет, каким ты был тогда!
В дверь постучали. Лиз вздрогнула:
– Войдите.
Неужели она?
Да, она узнала ее с первого взгляда. Так запомнившееся ей лицо, чуть вьющиеся волосы. Она и в то же время не она... Слишком возмужала!..
– Хэллоу, миссис Бредли! Как вы поживаете? Как вам нравится теперь наша Москва?
Какое великолепное произношение! Конечно, она слышала еще и тогда этот голос, но... Тогда она говорила со славянским акцентом. А теперь как урожденная американка!
Лиз протянула обе руки и пошла навстречу вошедшей:
– Как я рада! Я боялась, что вы не придете. Вы необычайно похорошели. Я рада, что вы получили всемирную премию. Прошу вас, садитесь.
– Благодарю вас. Я до сих пор признательна вам за помощь, которую вы оказали мне... в Третьяковской галерее.
Лиз отступила:
– Я вас плохо понимаю. Разве это были вы?
– Я такая же американка, как вы, которая, подобно вам, стремилась служить великому делу.
– Помогая Бурову?
– Я должна была шпионить за ним. По заданию вашего бывшего жениха Ральфа Рипплайна. Меня заслали сюда, но я водила за нос боссов.
Лиз расхохоталась, восхищенно глядя на гостью. Она потребовала, чтобы Эллен рассказала ей обо всем.
– Вы надули Ральфа? – воскликнула наконец Лиз, прерывая рассказ. – Вы прелесть! Я сразу почувствовала в вас героиню.