Льды возвращаются (с илл.)
Шрифт:
Мне было жарко, меня бросало в холод. Преступник хоть не видит лиц судей, когда они пишут приговор. А я не мог оторвать взгляда от столь дорогого, чем-то изменившегося, но, быть может, еще более прекрасного лица моего безжалостного судьи.
Я старался прочесть на ее лице то, что читала она в дневнике... Мне казалось, что я вижу ее смущение, удивление, гнев, радость... Но чаще я видел на нем грусть... Почему она так грустила? О ком думала? Кажется, не обо мне...
В одном месте Эллен отложила книжку и, задумчиво глядя
– Как сложна жизнь... Можно ли в судьбе отдельных людей увидеть судьбу человечества? Всегда ли счастье одних совпадает со счастьем всех?
Я ей ответил, что касается меня, то я сейчас один счастлив за весь мир.
Она улыбнулась. Мне показалось, что она может простить меня.
Быстро просмотрев окончание книги, Эллен внимательно прочла последние страницы и обеспокоенно спросила:
– Она в самом деле улетает на космическом корабле к Юпитеру?
– Да. Она назвала его «Петрарка».
– Но ведь у нее же нет подготовки.
– Она с этим не посчитается...
– Рой...
– Да, Эль!..
– Я теперь понимаю, за что вас можно любить.
Едва ли у меня было выражение лица мыслителя.
– Я прежде думала, что любить можно только вопреки всему.
– Любить по-настоящему – это, наверное, не думая как, – пробормотал я.
– Может быть, и так, Рой, но... Но разве вы имели право все это публиковать? – печально спросила она.
– Они настояли на этом. И Рыжий Майк... Он руководит предвыборной борьбой...
– Ах, боже мой! Какое отношение могут иметь эти интимные подробности к предвыборной борьбе!.. – почти гневно воскликнула Эллен.
Я не стал ей возражать.
Я рискнул поцеловать ей руку. Неужели она простила мне «Мону Лизу»?.. Или у нее было еще что-то на сердце?
Когда я смогу понять ее во всем? И должен ли я это делать?
Мы и не заметили, как нас окружили негры. Оказывается, они узнали во мне «ядерного комиссара» и выражали сейчас свои чувства. Они принесли Эллен букет орхидей, сноп огня, словно пляшущего, как в пылающем костре, с бегущими оттенками пламени, с мерцающими бликами раскаленных углей. Это были пьянящие огни орхидей, от которых, как от счастья, кружилась голова. Вернее сказать, могла бы кружиться моя бедная голова...
Эллен обрадовалась цветам... Если бы она так же обрадовалась мне!.. Она обняла чернокожего, который принес ей цветы. Остальные радостно загалдели. Я хлопал их по голым лоснящимся плечам и расспрашивал о своем старом приятеле, эбеновом Геракле. Но они не понимали. Они были возбуждены и веселы. У них ведь тоже произошли большие события. Старое двоедушное правительство, распродававшее свою страну организации «SOS», было свергнуто. Сейчас к руководству пришли новые люди. Нам с Эллен уже было пора. Давно прошло время, которое отпустил нам добряк Терми.
Симпатичные негры вывели нас короткой тропой к автомобилю.
Мы мчались по великолепному
И снова я оказался у босса. Нас уже ждали там Терми, его помощники и седая русская, оказывается, знаменитый хирург, спасший Сербурга и Эллен. В самолете они привезли и свою диковинную аппаратуру, хирургический пантограф с кибернетическим управлением, нейтриновый микроскоп...
Я подумал, что мой бывший босс велик даже в своем смертельном недуге, если ради него из коммунистической России доставили все это!
Мы ждали на веранде.
Миссис Амелия выкатила кресло с мистером Джорджем Никсоном.
При солнечном свете он казался еще страшнее. Он смотрел на всех остановившимися, подозрительными глазами.
– Хэлло, сэр! – сказал профессор Терми. – Как видите, я держу свое слово.
– А эти зачем? – прохрипел Никсон.
– Я хочу, чтобы вы убедились, что вас ждет.
– Я жду только здоровья.
– Вот больная, находилась в вашем положении. Мисс Эллен Сехевс работала вместе с советским физиком Буровым.
– Еще бы мне не знать ее! – скривился Никсон.
– Я попросил ее показаться вам, сэр. Она была трупом не в меньшей мере, чем вы, сэр.
– Я сам помещал ее фотографии в тунике и без туники.
Эллен отвернулась.
– Да, сэр, – сказал Терми, потирая руки, словно для того, чтобы приступить к делу. – Я должен обратить внимание... у мисс Сехевс переменился цвет глаз.
– Что вы хотите этим сказать?
– Что задуманная мной операция, если вы согласитесь ей подвергнуться, изменит и у вас выражение глаз.
– Может быть, вы сделаете меня еще и черномазым?
– Я гуманный человек, сэр. Я против казни на электрическом стуле, но в вашем случае казнь необходима. Я берусь совместить ее с вашим спасением.
Профессор Терми уселся на стул против кресла онемевшего больного, расставив ноги и упершись руками в колени, по-профессорски обстоятельно стал объяснять:
– Такой человек, как вы, содеяв против человечества преступления, известные ныне всем, не имеет права на существование. Для своих злодеяний вы воспользовались достижениями науки, и от имени науки я приговариваю вас к смерти.
– Уберите от меня этого сумасшедшего! – взвизгнул Никсон.
Но Амелия, стоя за его креслом, не шевельнулась. Испуганными, широко открытыми глазами смотрела она на Леонардо Терми, глазами, полными ужаса и... надежды.
– Я приговариваю вас к смерти, как античеловеческое чудовище, порожденное вашим патологическим организмом. Этот организм, быть может, впервые за все существование ужасной болезни справедливо поражен раком. Но я излечу вас от него, как обещал...
Джордж Никсон, вцепившись в ручки кресла костяшками пальцев, обтянутых сморщенной кожей, в ужасе смотрел на ученого.