Лебединая охота
Шрифт:
Хан Бату молчал.
Воин, которого привел Кадан, наконец смог заговорить:
– Великий Хан, меня зовут Очой-Ману и я командую третьей сотней… – воин перевел дух и зачем-то кивнул в сторону города. Какое-то кривил губы, пытаясь справиться с болью в боку. – Нам не удалось дотащить стенобойную машину вплотную к воротам. Мы вмяли ворота внутрь, но не смогли ни разбить, ни открыть их. Сейчас там командует хан Азамат… Ночью светит луна и можно увидеть хоть что-то, но сейчас… в этой белой мгле… – воин снова замолчал и стал клониться на бок. Его речь стала значительно
Воин замолчал, опустил голову, ткнувшись ей в свои колени.
– Проклятый снег! – громко и торжественно сказал Кадан.
Хо-Чан снова закивал головой.
Маленький Сартак не без удивления рассматривал расстроенные лица хана Кадана и китайца. Снег – мягкий, белый и безобидный – не казался ему чем-то ужасным. С ним можно было играть. Например, в снежки или, прячась за белым покрывалом, устраивать засады на «врагов» в нескончаемых мальчишеских сражениях. Когда Хо-Чан перестал кивать головой и замер, он вдруг стал похож на пугало засыпанное снегом. Сартак едва не рассмеялся, а в его глазах снова появились веселые искорки.
Появился толстый Бури, похожий на огромного белого медведя.
– Великий Хан, ты мудр, но позволь мне дать тебе совет, – фигура «медведя» стала значительно ниже, монгольский военачальник опустился на колени. – Само Небо дает нам знать, что сегодня ему не нужна кровь наших врагов. Останови сражение, а завтра ты без труда войдешь в «злой город» и насытишь кровью свою праведную месть.
– Хорезмийцы уже бегут от стен? – сквозь зубы спросил Бату.
– Да, Великий Хан.
Умный Бури упомянув Небо, снимал вину за срыв штурма города с Великого Хана. Идет ли снег или с неба падают камни – это решает не Хан.
– Хо-Чан!.. – сквозь зубы позвал китайца Бату.
Тот приблизился и опустился на колени.
– Труби отход. Азамат слишком сильно хочет крови, поэтому труби так, чтобы зов наших труб услышали их покойные предки вплоть до седьмого колена. Ты… – Бату перевел тяжелый взгляд на Бури. – Пойдешь к городу с тысячей воинов, прекратишь там свару и неразбериху и вернешь воинов в лагерь.
Бату немного помолчал:
– Кадан!.. Завтра ты первым войдешь в город.
Хан Кадан поклонился.
«Он милостиво доверил мне то, с чем не мог справиться два месяца сам, – подумал Кадан. – Ему мало сумасшедшего Азамата, который вырезал два десятка городов. Самый злой город он дарит мне».
Завыли трубы… Сначала одна хрипло и надрывно, потом вторя, ниже и горше, словно оплакивая погибших. Звук был настолько громким, что, заржали перепуганные лошади.
Бури ушел в снежную мглу с отрядом нукеров. Отряд прошел совсем близко от Великого Хана, и он слышал звуки их шагов и звон оружия. Кто-то крикнул громкую фразу на незнакомом языке и несколько голосов рассмеялись в ответ.
Их одернули по-монгольски:
– Заткнитесь, дураки!
Шаги воинов стали быстрее, стих даже звон оружия.
Бату немного расслабился и откинул голову на спинку трона. Кризисная точка была пройдена, решения – приняты, Великий Хан не показал слабости, или, что хуже, своих сомнений.
Снег редел, белая стена отодвигалась все дальше, и из нее вынырнул покрытый снегом тополек. Тяжесть упавшего снега сильно наклонила тоненькое дерево набок.
Бату хмуро рассматривал деревце и о чем-то думал.
Довольно быстро вернулся хан Бури со своим отрядом и немногими хорезмийцами.
– Азамат остался там, – хан показал плеткой за свою спину. – Он сказал, что вернется к Великому Хану либо с головой князя «злого города», либо ему принесут голову Азамата.
Бату продолжил безучастно рассматривать заснеженный тополек.
«Когда снег начнет таять, он нальется водой, станет тяжелым, как воск, и тогда это дерево сломается», – подумал он.
И только оторвав взгляд от дерева, Бату осмыслил речь Бури об Азамате.
«Не принесет он ничего…», – мелькнула безразличная мысль в голове Бату.
…Воины Азамата, не смотря на снег, все-таки полезли на стены. Основной удар Азамат направил на узкий пролом слева от городских ворот, уменьшивший высоту стены едва ли не на половину. Воинов сбивали с лестниц стрелами и камнями, а в самом проломе, забросанном сверху связанными бревнами, закипел страшный и кровавый бой. Тех нападающих, кто пытался протиснуться через завал бревен, защитники города отгоняли копьями, жалящими сквозь широкие щели между бревнами, а наверху, где завал был реже, русские вступали в рукопашный бой, используя «ножные мечи». Длинным монгольским саблям мешал недостаток пространства, которое скрадывали торчащие повсюду концы бревен и короткие колющие или режущие удары длинных ножей опережали взмахи монгольских сабель. Бой был упорным, полуголые воины Азамата зверели до пены у рта и не слышали призывного рева труб в лагере Бату. Желтый шишак Азамата мелькал где-то там, на самом верху стены.
Хан Бури оставил возле стенобойной машины сотню воинов из своего отряда (больше не помещалось под защиту ее крыши) и два десятка хорезмийцев, категорически запретив им принимать участие в кипевшем на стене бою. Командиром оставшихся был назначен старый, опытный, а главное хладнокровный Одой.
– Сбереги ее до утра, – сказал ему Бури, кивнув на стенобойную машину. – Больше от тебя ничего не требуется. На тот случай, если русские сделают вылазку, я оставлю пятьсот воинов в двухстах шагах от тебя. Еще через триста их будет уже тысяча.
Одой молча кивнул. Когда Бури ушел, Одой так же молча уселся рядом с подвешенным на цепях бревном, передний конец которого был обит толстыми, ржавыми пластинами железа. Старик слушал шум боя над головой и чему-то улыбался, словно вспоминал что-то приятное. Раненые из отряда Азамата ползли под защиту стенобитной махины, но их отгоняли тупыми концами копий. Другие тянули руки, взывая о помощи, но их не слышали.
– Сумасшедшим туда и дорога, – ворчал Одой, глядя то на грязь под своими сапогами, то на перекошенные лица раненых. – А шаманам с их нечистым зельем нечего делать на войне и, тем более, вмешиваться в нее.