Лебединая песнь

Головкина Ирина Владимировна

Девушка взглянула на него с удивлением. «Господи! Он совсем примитивный: с первого разу по имени и под руку, да еще на Невский! И зачем это Нина Александровна навязала мне его в спутники!» – и на всякий случай слегка отодвинулась.

– Я не пойду на Невский, я тороплюсь домой.

– Это вам, небось, мамаша внушила, что по Невскому гулять вечером неприлично? А вы мамашу поменьше слушайте: то было прежде, а нынче все наши комсомольцы со своими девушками по Невскому прогуливаются, а дамочек дурного поведения там и в заводе нет. Не бойтесь, товарищ Леля, пошли.

– Нет,

спасибо. Пойдемте к трамваю. А впрочем, я отлично могу добежать и одна, – и Леля остановилась, как будто хотела распроститься.

– Ну вот, ровно бы и испугались! Не хочете – не надо. Я не принуждаю. Айда к трамваю, Леля.

– Меня зовут Елена Львовна.

– Вам все по старинке охота? Ну, Елена Львовна так Елена Львовна. Вы учитесь или служите, Елена Львовна?

– Я работаю стажеркой в больнице, в рентгеновском кабинете.

– Медработник, стало быть. Вот и я скоро медработником заделаюсь. Я с рабфака пошел в фельдшерский техникум. Мы с вами сослуживцы, значит. У нас на нашем курсе на днях постановочка будет, а после – кино «Катька – бумажный ранет». Хотите, достану вам билетик, Елена Львовна? Уж как я рад буду провести с вами вечерок. Ребята у нас хорошие, уважительные. Каждый будет со своею девушкой. Пришли бы?

– Благодарю вас. Я одна нигде не бываю. Я хожу только с Асей и Олегом Андреевичем, да иногда с моей соседкой.

– Мамаша не велит? Эх, Елена Львовна! Этак можно и всю жизнь просидеть около маминой юбки. Вы все думаете, коли не ваш круг, стало быть, что-нибудь дурно, а ведь это не так.

– Я как раз этого не думаю, но… – она замялась.

– Неохота, что ли? А может быть, я больно уж не нравлюсь? Ваше дело!

Леле стало неловко и жаль его. В тоне его было что-то сердечное и простодушное. Во всяком случае, на нахала он совсем не походил, но слишком уж был весь серый, сермяжный. Желая показать, что она не дуется и не сторонится, она спросила:

– А вы на каком же отделении в техникуме?

– У нас еще пока не было разделения, а вот с января начнется специализация. Должно быть, возьму хирургию, – ответил он.

– Наверно, очень тяжело одновременно и учиться, и служить? – опять сказала Леля, видя, что он умолк.

– Я привык.

Подошел трамвай и умчал Лелю.

На следующий день за вечерним чаем у Натальи Павловны она, смеясь, стала рассказывать о новом знакомстве.

– Посмотрели бы вы на его угловатость! Он ко мне обращался «товарищ Леля».

Все засмеялись, кроме Олега, который сказал:

– Я этого юношу беру под защиту. Он не заслуживает насмешек! Хотите, я сообщу о нем нечто такое, что разом возбудит уважение у всех здеприсутствующих?

Все повернулись к нему, заинтересованные.

– Пятнадцати лет он пошел добровольцем в красную армию и участвовал во взятии Перекопа, где получил ранение в руку… – начал Олег.

– Ну, это еще не говорит в его пользу: распропагандирован был, как весьма многие, – сухо прервала Наталья Павловна.

– Допустим. Слушайте дальше. Он натолкнулся однажды на мой заряженный револьвер и разрядил его, чтобы

предотвратить возможное несчастье; через несколько часов после этого, во время ночного обыска, он не счел нужным заявить агентам гепеу о наличии у меня оружия. Далее: ему было известно из очень верного источника, от меня самого, кто я по происхождению, но, вызванный в гепеу, он отвечал на все вопросы по поводу меня, что ему неизвестно ничего больше того, что стоит в моих документах. Он даже не нашел нужным сообщить о своем великодушии мне. Я об этом узнал другим путем.

– Очевидно, он вам симпатизирует, но ради чего вы были так откровенны с ним? – сказала Наталья Павловна.

– Я нашел, что так будет вернее, и, как видите, не ошибся.

– И все-таки не следовало! Этому сорту людей доверять нельзя. Мало ли какой может быть на него нажим.

– Какой бы ни был нажим, этот человек не предатель, – твердо ответил Олег, – за всей его серостью есть настоящая идейность, а это теперь так редко!

– Мало, что он не предатель, – он, по-видимому, благороден исключительно! – подхватила Ася. – Нельзя ли зазвать его к нам, приручить и пригреть?

– Это уже крайность, которая ни к чему, – строго одернула ее Наталья Павловна, – я в моем доме партийцев принимать не намерена.

«Так: напоминание мне, что здесь не я хозяин», – сказал себе Олег. Рука Аси тотчас нашла под столом его руку. «Не огорчайся, милый!» – как будто сказала она.

– Что бы то ни было, – опять начала Леля, – а я, хоть и не особенная сторонница бонтона, скажу, что в этом Вячеславе он доведен уже до такого минимума, что возможность заинтересоваться для меня совершенно исключена.

– Разумеется, детка! Иначе и быть не может: ведь это человек не нашего круга, – тотчас вмешалась Зинаида Глебовна, – ведь он -аи простой!

Но Олег в этот вечер не мог угомониться: он и тут внес свою поправку.

– Я далек от намерения сосватать вам Вячеслава, Леля, но я хочу только сказать: я уверен, что девушка, которая свяжет с ним когда-нибудь свою судьбу, будет счастливее очень многих и сможет заслуженно гордиться им – это человек долга!

Ответом ему было только неуловимое движение гордой головки, которая слегка вскинулась, как голова породистой своенравной лошадки.

У Лели была густая белокурая коса, которая в последнее время вызывала ее постоянную досаду.

– Все ходят стрижеными, только мы с тобой, Ася, с этими допотопным косами. Когда я хочу быть одетой tres a la mode ^[94] и на это нет денег, тут возразить нечего – нельзя и нельзя! Но отрезать косу, подкрасить губки или сделать короче юбку нам ничто помешать не может. А мама и Наталья Павловна и тут наперекор: «Все советские девчонки так ходят! Вы ни в чем не должны походить на них!» – вот что мы слышим с утра до вечера. Это довольно-таки глупо – валить в одно и моду, и политику. В своем отрицании современности старшие, право же, доходят до нелепостей! – говорила она Асе. – Пусть посмотрят французские revue de la mode ^[95].