Лебединая песня
Шрифт:
— Ну, не знаю. По-твоему, человеческие страсти те что были, папа?
Сомс задумчиво потер подбородок. Почему она это спросила? Когда-то он сказал ей, что настоящая страсть бывала только в прошлом, а она ответила, что сама ее переживает. И в памяти у него мгновенно возникла картина, как в теплице Мейплдерхема, во влажной жаре, отдающей землей и геранью, он толкнул ногой трубу водяного отопления. Может, Флер и была права тогда: от человеческой природы не уйдешь.
— Страсти! — сказал он. — Что ж, и сейчас иногда читаешь, что люди травятся газом. В прежнее время они обычно топились. Пойдем выпьем чаю, вон там есть какойто павильон.
Когда
— Я полагаю, — сказал он, — ты рада, что опять можешь уделять больше времени Киту? Он плутишка! Подумай, что он попросил у меня вчера, — молоток!
— Да, он постоянно все крушит. Я стараюсь шлепать его как можно реже, но иногда без этого не обойтись — кроме меня, никому не разрешается. Мама приучила его к этому, пока нас не было, так что теперь он считает, что это в порядке вещей.
— Дети — чудные создания, — сказал Сомс. — В моем детстве с нами так не носились.
— Прости меня, папа, но, по-моему, больше всех с ним носишься ты.
— Что? — сказал Сомс. — Я?
— Ты исполняешь все его прихоти. Ты дал ему молоток?
— У меня его не было — к чему мне носить с собой молотки?
Флер рассмеялась.
— Нет, но ты относишься к нему совершенно серьезно. Майкл относится к нему иронически.
— Малыш не лишен чувства юмора.
— К счастью. А меня ты не баловал, папа?
Сомс уставился на голубя.
— Трудно сказать, — ответил он. — Ты чувствуешь себя избалованной?
— Когда я чего-нибудь хочу — кончено.
Это он знал; но если она не хочет невозможного...
— И если я этого не получаю, со мной не шути.
— Это кто говорит?
— Никто это не говорит, я сама знаю...
Хм! Чего же она сейчас хочет? Спросить? И, делая вид, что смахивает с пиджака крошки, он взглянул на нее исподлобья. Лицо ее, глаза, которые на мгновение остались незащищенными, заволокла какая-то глубокая... как бы это сказать? Тайна! Вот оно что!
IX. СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА
Зажав в руке счета по столовой. Флер на мгновение задержалась у подъезда, между двумя лавровыми деревьями в кадках. Большой Бэн показывает без четверти девять. Пешком через Грин-парк она пройдет минут двадцать. Кофе она выпила в постели, чтобы избежать вопросов, — а папа, конечно, тут как тут — приклеился носом к окну столовой. Флер помахала счетами, и он отшатнулся от окна, как будто она его стегнула. Папа бесконечно добр, но напрасно он все время стирает с нее пыль — она не фарфоровая безделушка!
Она шла быстрым шагом. Никаких ощущений, связанных с жимолостью, у нее сегодня не было, ум работал четко и живо. Если Джон вернулся в Англию окончательно, нужно добиться его. Чем скорее, тем лучше, без канители! На куртинах перед Букингемским дворцом только что расцвела герань, ярко-пунцовая; Флер стало жарко. Не нужно спешить, а то придешь вся потная. Деревья одевались по-летнему; в Грин-парке тянуло ветерком, и на солнце пахло травой и листьями. Много лет так хорошо не пахло весной. Флер неудержимо потянуло за город. Трава, и вода, и деревья — среди них протекли ее встречи с Джоном, один час в этом самом парке, перед тем как он повез ее в Робйн-Хилл! Робин-Хилл продали какому-то пэру. Ну и пусть наслаждается; она-то знает историю этого злосчастного дома — он точно корабль, над которым тяготеет проклятие! Дом сгубил ее отца, и отца Джона, и еще, кажется, его деда, не говоря уже о ней самой. Второй раз ее так легко не сломаешь! И, выйдя на Пикадилли, Флер мысленно посмеялась над своей детской наивностью. В окнах клуба, обязанного своим названием — «Айсиум» — Джорджу Форсайту, не было видно ни одного из его соратников, обычно созерцавших изменчивые настроения улицы, потягивая из стакана или чашки и обволакивая свои мнения клубами дыма. Флер очень смутно помнила его, своего старого родственника Джорджа Форсайта, который часто сиживал здесь, мясистый и язвительный, за выпуклыми стеклами окна. Джордж, бывший владелец «Белой обезьяны», что висит теперь наверху, у Майкла в кабинете. И дядя Монтегью Дарти, которого она видела всего один раз и хорошо запомнила, потому что он ущипнул ее за мягкое место и сказал: «Ну-ка, из чего делают маленьких девочек?» Узнав вскоре после этого, что он сломал себе шею, она захлопала в ладоши — препротивный был человек, толстолицый, темноусый, пахнувший духами и сигарами. На последнем повороте она запыхалась. На окнах дома тетки в ящиках цвела герань, фуксии еще не распустились. Не в ее ли бывшей комнате теперь поселили их? И, отняв руку от сердца, она позвонила.
— А, Смизер! Встал уже кто-нибудь?
— Пока только мистер Джон встал, мисс Флер.
И зачем так колотится сердце? Идиотство — когда не чувствуешь никакого волнения.
— Хватит и его, Смизер. Где он?
— Пьет кофе, мисс Флер.
— Хорошо, доложите. Я и сама не откажусь от второй чашки.
Она стала еле слышно склонять скрипящую фамилию, которая плыла впереди нее в столовую: «Смизер, Смизера, Смизеру, Смизером». Глупо!
— Миссис Майкл Монт, мистер Джон. Заварить вам свежего кофе, мисс Флер?
— Нет, спасибо, Смизер. — Скрипнул корсет, дверь закрылась.
Джон встал.
— Флер!
— Ну, Джон?
Ей удалось пожать ему руку и не покраснеть, хотя его щеки, теперь уже не измазанные, залил густой румянец.
— Хорошо я тебя кормила?
— Замечательно. Как поживаешь. Флер? Не слишком устала?
— Ничуть. Как тебе понравилось быть кочегаром?
— Хорошо! Машинист у меня был молодчина. Энн будет жалеть — она еще отлеживается.
— Она очень помогла нам. Почти шесть лет прошло, Джон; ты мало изменился.
— Ты тоже.
— О, я-то? До ужаса.
— Ну, мне это не видно. Ты завтракала?
— Да. Садись и продолжай есть. Я зашла к Холли, надо поговорить о счетах. Она тоже не вставала?
— Кажется.
— Сейчас пройду к ней. Как тебе живется в Англии, Джон?
— Чудесно. Больше не уеду. Энн согласна.
— Где думаешь поселиться?
— Где-нибудь поближе к Валу и Холли, если найдем участок; буду заниматься хозяйством.
— Все увлекаешься хозяйством?
— Больше чем когда-либо.