Лебединая прохлада
Шрифт:
Скрозь фортку оркестр соловьиный достигает, - вот поди ж, никто не учил, а без капельмейстера так и наяривают. Эх ты, жисть!
Притих он, прищипился, стал было носом дремливую рыбку удить, - ан слышит, будто дверь скрипнула... А может, и не скрипнула, - солдат во сне зубом заскрежетал? Серая мгла вдоль коек бродит-шарит, ножницы будто звякнули. Откуда тут в ночной час ножницам взяться? Таращит дневальный глаз, к земляку на койку присел, - и жуть на него наплывает и ночная муть по рукам пеленает.
Сменился дневальный, другой заступил. Ан тут вскорости и солнце, словно подсолнечник золотой, из-за сада выкатилось.
* * *
Не успел капельмейстер щеки себе поскоблить - слышит, насупротив в команде крик-шум, старший унтер-офицер истошным голосом орет. Побежал немец через дорогу, как был в мыле, в музыкантское помещенье заскочил. Хочь и вольнонаемный начальник, скомандовал ему навстречу дневальный: "Встать, смирно!" Кто привстал, руками за брюхо держится, а кто так на койке турецким дураком сидит... Что такое?
Старший из угла шкандыбает, всей пятерней штаны на весу держит, лица на ем нет.
– Ох, ваше скородие... Пропали мы все с потрохами! Как к командирше команду вести, ежели на всех музыкантских штанах пуговки все до одной отрезаны?!. Даже пряжки на хлястиках все начисто, можно сказать, слизаны. Либо в трубы дуть, либо штаны держать, - совместить никак невозможно!..
Началась тут, братцы, завирушка... Ночной дневальный крестится, языка с перепугу лишился, - знаками показывает, что ни сном, ни духом он тому не причинен. Да и не до дневального в таком виде, - через малое время в поход к полковому командиру на фатеру идтить. Как быть-то?
Послал капельмейстер утреннего дневального, - на одном ем брюки в полной исправности были, - к командиру нестроевой роты, чтобы распорядился из чихауза новый комплект спешно выдать. Припустил дневальный, а капельмейстер вдогонку дирижирует:
– Беги четвериком! По сторонам не смотри... На чужой кровать рот не раздевать... Марш, марш! Глухому попу два обеда на ужин...
Скрылся из глаз дневальный. А время идет. Обшарили на всякий случай все сундучки, - на всю команду пять запасных пуговиц набрали, - музыканты народ не запасливый. Пока что булавками подкололись, да это ж вещь ненадежная: духовой струмент крепких пуговиц требует, потому натуга большая.
Стучат часы, минутная стрелка капельмейстера прямо по сердцу чиркает... Слышат они - конский топот у ворот. Не двуколка ли с шароварами вскачь примчалась. Глядь, сам полковой адъютант на взмыленном коне во двор вкатывает, - у него ж, братцы, музыкантская команда в непосредственном подчинении, - тут засуетишься!..
– Почему, - кричит, - Иван Распрокарлович, такое запоздание?! Все собрамшись, командир в басовом ключе выражается, с какой стати музыки нет?.. Почему у вас личность в мыле? Рапорт об отчислении подавайте, ежели служить не умеете...
Капельмейстера аж в фальцет вдарило:
– Ох, господин адъютант! За бритого двух небритых дают... Сначала казните, потом выслушайте.
И доложил ему, какие камуфлеты в команде происходят. Притих адъютант, видит, дело цинковое... А тут и двуколка со штанами подоспела. Оделась команда в два счета и марш-маршем к командирской фатере.
Хочь и с запозданием, однако вальс "Лебединую прохладу" пронзительно сыграли, - будто серебряные ложки в лоханке прополоскали. Разомлела командирша, капельмейстеру полпудовую ручку под усы сунула, музыкантов в беседку послала мундштуки промочить... Ежели нутро вспрыснешь, завсегда легче дух из себя в трубу гнать.
Командир полка, между тем, нет-нет да и насупится: моментальность любил, не приведи Бог, - а тут против расписания на двадцать минут оркестр согрешил.
Адъютант за парадным столом, что ж ему делать, все, как есть, и доложил: нечистую силу под арест не посадишь... И про портки со следами, и про керосин, и про пуговки... Заахали полковые дамы, господа офицеры осторожно удивляются, полковой батюшка в шелковый рукав покашливает.
А капельмейстер, судак прибалтийский, после шестой рюмки усы пирожком вытер и с отчаянной храбростью заявляет:
– Или я, или черт... Официальный прошу панихидный молебен отслужить, а то я за занятия не отвечаю. Ну, тут полковой батюшка его и причесал:
– Ни панихидных молебнов, ни молебственных панихид, Иван Карлыч, еще не существует. Может, вы сочините. А что касаемо черта, полагаю, что это не евонная повадка. Черт бы пуговки с мясом вырезал, чтобы казенное добро до тла изничтожить... А это домовик, не иначе. Вы его тихой жизни лишили, он и озорует... Уж вы и не супротивляйтесь, - он вас доест. И молебен никакой не поможет... А если желаете доброго совета послушать, попросите вы через полкового командира городского голову, чтобы он вам, пока ремонт идет, другое помещение под команду приспособил. Барак какой-либо бесчердачный, потому домовые в бараках не обитают...
Городской голова тут же насупротив сидел. С капельмейстером чокнулся и говорит:
– Ладно, рижский бальзам... Барак я тебе приспособлю. Только дай мне, братец, прибалтийское слово, что в воскресенье в городском саду сверх комплекта ты мне "Лебединую прохладу" на громких нотах сыграешь... Тихая музыка меня не берет... А я уж по тебе, как помрешь, - панихидный молебен по первому классу закажу. По рукам, что ли?