Лечебная сила сна
Шрифт:
Как раз в прошлые выходные он перевозил своих друзей на новую квартиру. Всю субботу они таскали мебель, книги, холодильник и прочее, потом полночи пили в этой новой квартире, среди нерасставленной мебели, коробок и взбудораженных и неугомонных детей, двух братьев-близнецов семи лет, которые носились и орали, а уложить их спать не было ни сил, ни возможности.
То есть, с субботы на воскресенье поспать не удалось, а в воскресенье ему позвонили и подняли те же друзья. Нужно было им помочь довести еще какие-то мелочи, потом помочь расставить мебель, хотя бы в общих чертах. А потом было новоселье…
А две недели назад выходные тоже прошли без сна. И Вадик ругал себя за это еще сильнее, чем за все остальное. Он помнил, как он ждал этих выходных, и мечтал в пятницу после работы заехать в магазин, и накупить себе всего-всего, чтобы не нужно было выходить из дому ни в субботу, ни в воскресенье. Он мечтал о том, что выспится с пятницы на субботу, и всю субботу проваляется дома, никому не будет звонить, просто будет валяться у телевизора или почитает что-нибудь. А в воскресенье он хотел снова спать до предельной возможности, а потом, может быть, сходит в кино или…
В итоге, в пятницу его позвали поужинать в ресторан. Компания была хорошая, солидная. Ему было неудобно отказываться, и он пошел. Поужинали, решили заехать еще в одно место, и немного выпить. Заехали. Потом позвонили друзья, они веселились недалеко в клубе, звали к себе. Вадик поотказывался, но все же заскочил к ним «на минутку». Потом он танцевал, потом познакомился с Юлей, которая приехала в столицу в первый раз. Юля была с двумя подругами, к которым, собственно, и приехала. Подруги как-то заговорщицки подмигивали то Юле, то Вадику, а потом куда-то подевались.
Короче, поспать с пятницы на субботу не удалось. Субботу он провел с Юлей, возил её в магазин, потом они пошли в кино. Вадик весь фильм засыпал, и даже то, что Юля гладила его по ноге, совершенно не помогало. Потом он угощал Юлю и двух её подруг кофе в кафе. Потом они оставили Вадика одного, и он помчался домой. Но был уже вечер, и душевного равновесия достигнуть не удалось. К тому же, вскоре позвонила Юля, и сказала, что ей с подругами скучно, и она хочет пойти куда-нибудь с Вадиком вдвоем. Он сказал, что не может, что устал, что он плохо себя чувствует, что он уже дома, и никуда идти не собирается. К тому же, у него нет денег, даже на мороженное не хватит. На что чувствительная южная Юля сказала, что она немедленно к нему приедет, и о нем позаботится. Она немедленно приехала, несмотря на Вадиковы слова, типа: «Да что ты! Не беспокойся! Зачем? Мне неловко тебя лишать веселья…» — и так далее.
В общем, поспасть снова не удалось, и понежиться в постели в воскресенье утром тоже.
А в будние дни он все никак не мог отделаться от каких-то недоделанных дел, недовстреченных встреч, каких-то мелких соблазнов и тревог. Несколько раз он приходил домой не поздно. Но нервное напряжение не давало уснуть, и он маялся, кому-то звонил, курил и смотрел телевизор, не понимая, что смотрит. И опять не высыпался, ходил разбитый и сутулый.
Энергичная гадкая музыка закончилась, и радиоведущая пожелала всем доброго утра. Голос её звучал бодро. Она еще наговорила каких-то задорных глупостей, и включила уж совсем невыносимо-плохую песню. Вадик выключил радио. Дальше утро и день проходили совсем плохо, хуже некуда.
Вадик опоздал так, что это не прошло незамеченным, и его отчитали, да еще и при других сотрудниках, которые были младше его и ниже в табеле о рангах. Это Вадика взбудоражило, и он не мог сосредоточиться до обеда. Во время обеда он попытался посетовать на руководство своим коллегам, но они его не поддержали. Конечно! Ведь именно он летел завтра в Париж, а не они.
После обеда он кое-как трудился, готовил какой-то отчет, и какой-то перспективный план. Но недосып стал побеждать. К пяти часам вечера Вадику казалось, что воздух — это не воздух, а липкий, не очень прозрачный кисель, и ему приходится преодолевать, и продираться сквозь эту субстанцию. В 18.00 состоялось совещание, на котором Вадика снова ругали, были им недовольны, и даже разводили руками по его поводу.
— Да-а-а, — сказал их шеф. — И вот вам, Вадим Сергеевич, доверено защищать честь нашей фирмы, да и всей нашей державы! Я доверил вам это, но теперь сомневаюсь в верности своего решения. Завтра я буду сильно волноваться. Мы все здесь будем сильно волноваться. И знаете почему? Потому что именно вы будете представлять нас в Париже. К сожалению, этого изменить уже не возможно. Ну что ж поделаешь… — сказал шеф и тяжело вздохнул.
Вадик вышел с совещания, и лица на нем не было. Радость ожидания поездки в Париж сменилась гневом, обидой и нервной дрожью. Правда, и сонливость пропала, как и не было. Вадик уселся за свое рабочее место с крепко сжатыми зубами. Ему даже казалось, что зубы скрипят. Ему было обидно до слез, которые так и норовили заполнить глаза и скатиться по лицу.
Так он просидел до того, пока все коллеги не ушли. Тогда Вадик, что называется, засучил рукава и принялся за работу. Он снова и снова проверял то, что должен был завтра представить в Париже. Он работал зло и очень эффективно, многое сократил, уточнил и исправил. Телефон он отключил и работал в тишине.
Вадик все закончил часов около одиннадцати, и только тогда расправил затекшие плечи. Он сидя потянулся всем окаменевшим телом, и хрипло, но сладко застонал. Чувство обиды, злости и несправедливости как-то отступило, рассосалось и затихло. Ему стало просто грустно и одиноко. Ужасно одиноко и грустно. Одиноко-одиноко!
Он вернулся домой уже за полночь. По дороге заправил машину, в маленьком круглосуточном магазине купил себе свежие лезвия, не те, к каким привык, а какие были. Дома Вадик медленно бродил из кухни в комнату и обратно. Сил не было никаких и ни на что, но лечь спать он не мог. Во-первых, нужно было собраться в дорогу, во-вторых, он чувствовал, что все равно не уснёт. Не уснёт, потому что нервы ни к черту, да еще прицепится какая-нибудь дурацкая мысль, и будет терзать и крутиться в голове, заставляя и всего Вадика тоже крутиться с боку на бок в мучительном полусне.
Вадик поставил чай. Медленно и без удовольствия собрал дорожную сумку. Он сложил в нее любимую свою рубашку, любимый серый короткий плащ, и любимые туфли. Он знал, что в Париже будет тепло. А в аэропорт придется поехать в теплой куртке, которая за долгую зиму так надоела.
В Париже уже во всю весна… Сад Тюильри, набережные Сены, Монмартр, Елисейские поля, Монпарнас…
Вадик пил чай, склонив голову на бок. Ему по-прежнему было ужасно одиноко. И еще обидно за то, что сердце не трепещет в предвкушении, ему не радостно, и острое желание вдохнуть воздух Парижа куда-то исчезло.