Лёд и пламень
Шрифт:
Прилепившийся к склону пологого холма, впереди уже неясно вырисовывался Равенхайтс, его низкие приземистые строения; дом, в котором она родилась и жила. Тонкий дым из печной трубы поднимался к промозглому холодному небу. Как только трактор с грохотом вкатил во двор, Вайлет, их старая дряхлая овчарка, поднялась со своего любимого места возле сарая и заковыляла навстречу Брин, пока та, заглушив мотор, вылезала из кабины.
— Привет, старушка. Хочешь войти внутрь? — Брин ласково потрепала шелковистые собачьи уши и двинулась в дом, не обращая внимания на цыплят, искавших случайные зерна кукурузы в дворовой грязи.
В отделанной
Овчарка проковыляла за ней и направилась прямиком к очагу, возле которого и свернулась клубком с довольным вздохом. Ее многочисленные отпрыски охраняли овец на пастбищах на десятки миль окрест, а сама Вайлет уже заслужила отдых. Подумав об этом, Брин улыбнулась старой овчарке и бросила ей из вазы печенье.
Кухня была теплая и уютная. Стены бледно-желтые; их красила еще мать много лет назад, а Брин только слегка подновила недавно. Пол был покрыт пушистым ковром, который приятно согревал ее босые ноги, а дубовый стол в центре являл собой прочнейший образец старинной работы. На нем стояла вазочка с ранними нарциссами, которые Фрэд Джакомб выращивал в своей теплице и которыми он снабжал Брин в обмен на домашний хлеб ее выпечки. На окнах висели занавески с яркими маками, и такая же веселенькая льняная скатерть покрывала стол. Аромат тепла и съестного наполнял воздух, напоминая Брин о том времени, когда была жива мать, а сама она еще девочкой возвращалась домой на школьном автобусе и врывалась в кухню так бурно и радостно, что дрожал весь дом.
Она тряхнула головой и сняла зеленую вязаную шапочку, которую всегда надевала во время работы. Каскад густых каштановых волос обрушился на ее широкие плечи, и она небрежно откинула их за спину. Следовало бы пойти в холл и посмотреть почту, но у нее не хватило духу. Вместо этого она достала большую миску, набрала в чулане под лестницей картошки и, отнеся ее в раковину, принялась чистить, вздрагивая от холодных брызг льющейся из крана воды. Потом вымыла капусту и проверила, не готов ли большой кусок мяса с фасолью, который она поставила тушить, перед тем как уехать из дому.
Мелкий дождь назойливо барабанил в окна, и Брин вздохнула, подумав, что мужчины в такой холод вернутся замерзшие и надо бы в доме протопить. Разведя огонь в камине, она подбросила в печку на кухне еще несколько поленьев, а потом достала из стенного шкафа пылесос и принялась за уборку. Когда час спустя со двора донесся рокот возвращающихся с поля тракторов, еда была уже готова, а в доме царил полный порядок.
Отец вошел первым, как всегда.
— Привет! Как вкусно у тебя пахнет! — сказал он с порога, и Брин улыбнулась в ответ. Каждый день, всю свою жизнь он говорил эти слова — сначала своей матери, потом жене, а теперь вот ей, дочери.
— Я разожгла камин в гостиной, пап. Может, сначала согреешься?
Джон Виттейкер быстро взглянул на нее, нисколько не обманываясь ее небрежным тоном. Он знал, что у дочери, как и у него самого, тревожно сейчас на душе, хотя она и не подает виду. Тяжело ступая, он прошел через кухню и с кряхтеньем опустился в свое любимое кресло у огня. Никогда прежде он не ощущал себя таким стариком. Вошедшие вслед за ним Билл и Сэм, два его старших работника, уселись на диван и тоже вытянули ноги к огню. Их довольные лица выражали блаженство.
Посмотрев на них, Джон тут же отвел взгляд. Он чувствовал себя виноватым. Они имели право знать о нависшей над ними угрозе, но у Джона все не хватало духу сказать им об этом. Давным-давно его отец нанял их отцов, и Джон знал, как трудно будет им (ведь и тому и другому пошел уже пятый десяток) найти себе другую работу. Особенно здесь в округе, где безработица — привычный бич.
Черт бы побрал это правительство! И ЕЭС тоже. На кой черт сдался йоркширским фермерам этот Общий рынок? Они, Виттейкеры, жили здесь и управлялись со своей фермой больше четырехсот лет, и все у них шло как надо, слава Богу. А теперь… Внезапно Джон выпрямился в кресле и невольно приложил руку к груди. Резкая боль пронзила его, отдавая в левую руку. Он быстро взглянул на обоих мужчин, но, углубившись в свои мысли, они ничего не заметили.
После двух-трех глубоких вздохов боль понемногу отступила. Может, и обойдется. Джон легонько потер у локтя левую руку, словно прогоняя эту все чаще посещавшую его боль, и со вздохом перевел взгляд на огонь, пляшущий в камине.
В кухне Брин заварила чай и налила по кружке Робби и Ронни Петерсам, близнецам двадцати одного года, которые вместе с Сэмом и Биллом составляли штат Равенхайтса, а остальным принесла на подносе в гостиную. Беря свою кружку, Джон слегка улыбнулся дочери, отчего в уголках его добрых голубых глаз появились морщинки. Но тут же вновь помрачнел, и мысли его приняли прежний невеселый оборот. Что станет с ней, младшей из двух его дочерей, когда он умрет, а ферма будет потеряна? А это рано или поздно произойдет, тут уж ничего не поделаешь. Как тогда сложится ее судьба?
День, когда Брин родилась, он помнил так ясно, словно это случилось вчера. Бесконечно вышагивая по этой же самой комнате, пока акушерка кипятила чайники и собирала по всему дому полотенца, он молил Бога, чтобы все обошлось. А когда все наконец кончилось и акушерка позвала его наверх, к Марте, он с радостью и облегчением увидел ее сидящей на постели с ребенком на руках.
— Извини, Джон, — сказала она с бледной улыбкой, — но это опять девочка.
Чего ради Марта надумала извиняться, что произвела на свет девочку, которую они назвали Брайони Роуз, он так и не мог понять. Ведь дочурка стала его светом и радостью с того самого момента, как пришла в этот мир. Не то чтобы старшую, Кэти, он не любил, но все же Кэти была… не совсем то. А Брайони… С тех пор как она начала ходить и говорить, все стали замечать, что между ними какая-то особая связь, что Брайони Роуз и он, ее отец, родственные души.
— Все в порядке, папа?
Нежный голос дочери вернул его к действительности, и Джон привычно улыбнулся ей:
— Конечно, девочка.
Когда вновь прояснившимся взглядом он посмотрел на нее, беспокойные мысли опять овладели им. Если придется устраиваться в жизни самой, как же трудно ей будет. Найдет ли она себе мужа среди местных фермеров? В городе ей не жить, она там просто зачахнет. Да и не создана она, чтобы в городе преуспеть, ведь она у него не красавица.
Даже он, слепо любящий дочь, не мог отрицать, что фигура у нее не такая субтильная, как у тех девушек, которые нравятся мужчинам в наши дни. Хотя волосы великолепные, а кожа такая, что Кэти вечно досадовала, как это несправедливо, что такая прекрасная кожа не у нее. А уж глаза…