Лёд
Шрифт:
— Вам лучше бы не разговаривать.
— За пределами правды и лжи — прошлое, будущее. Фантазирует тот, кто рассказывает и пишет о будущем, и точно такую же фантазию творит тот, кто рассказывает и пишет о прошлом, то есть, о не существующих людях, вещах, странах. Всякая память лишь настолько правдива, если она не перечит настоящему. Кхххрр, кхррр. Вот поглядите за собой: вы видите наши следы в снегу? Следовательно, я солгу, если скажу, что минуту назад мы стояли там, а не там. И только лишь, и это все, что, кха-кха, имеется от прошлого. А кроме того, а дополнительно — видите сами — ничего, белизна, белизна, нет ничего, ничего за нами стабильного, точно так же и перед нами ничего уверенного нет. Так что не давайте себя обманывать, не позволяйте себя очаровывать тому, что не существует. Гоните Зейцова прочь. Не верьте им: ворожеям, стратегам, детективам, пианистам, историкам. Любой исторический роман — это роман фантастический. Кхррр-кхрр.
…И пусть мадемуазель присмотрится к механике, свойственной людской памяти. Это устройство, — стукнуло себя тростью по шапке, — действует по своим собственным законам, которые не похожи на другое законы. Как я утверждаю, мы никогда не видим того прошлого, которое было; но видим его сквозь фильтр нашего последующего опыта. Вот вспоминаешь приятеля детства и готов руку отдать на отсечение, что он был ребенком громогласным и радостным — поскольку именно таким знаешь его по последующим годам; но, возможно, в раннем детстве он прятался по углам и бежал от всякого резкого слова? И не узнаешь, кха-кха, прошло не существует. Вспоминаешь давние случаи, вот, первое rendez-vous [203] с любимым — и ведь не помнишь встречи с незнакомцем, которым он тогда был, но уже с человеком, с которым близко знаком много лет. Потому-то многие клянутся, что их любовь была любовью с первого взгляда: ведь тот первый взгляд, который им помнится, уже несет в себе будущие наслаждения и чувства, которые пришли потом. Правды не узнать, правда о прошлом не существует. Кхххрр! Взять, какое-либо повторяемое событие: похороны, болезнь, поездка — которое вы испытали в последнее время под знаком того или иного состояния духа, в том или ином настроении, в тех или иных оформлениях материи… Так это уже было в прошлом! Кха-кха! Это к вам обратились знаки-символы! И это всего лишь скрежет в машинерии вашей памяти. Вот, разве не бывало у вас такого впечатления, предчувствия на грани уверенности — что наша жизнь, то есть: наша память о ней, состоит из последовательности все время отражаемого эха, одни события напоминают другие, одни слова — другие слова, одни чувства — иные чувства, одни люди — других людей, одни предметы — иные — повторяемый узор, организующий все наше прошлое. И ведь все это образы-миражи, иллюзии не существующего, бесконечно отражаемые внутри черепа.
203
Свидание (фр.)
— И все же… — mademoiselleФилипов задумалась, склонила головку, липкий снег оседал у не на волосах, — но ведь должны быть какие-то способы; я могу представить, что сразу бы сделал Никола: взял бы и записал, дословно записал бы все предсказание с указанием дня и часа; и когда потом пришлось бы его проверить, то уже не память, но доказательство на бумаге свидетельствовало бы о прошлом — вещь материальная, которую можно пощупать руками.
…И почему вы не можете спланировать будущее по собственным намерениям, вот этого я никак не пойму. Ведь ни у кого оно не складывается точно так, как он его себе задумал — только это вовсе не причина, чтобы жить только сегодняшним днем, нынешним моментом, ведь правда?
— Вы хотите заставить меня принести героическую присягу: я выступлю против охранников, чиновников и мартыновцев, против лютов, что я разморожу отца и вывезу его из Сибири. Но как я могу давать слово за человека, которого не знаю?
— То есть, за кого же?
— За Бенедикта Герославского, которого нет!
Кристина отшатнулась.
— Нет, вы еще больший чудак, чем рассказывала Елена!
Из белой мглы появилась туша пассажирского вагона. В окнах горел свет, ряд светлых прямоугольников определял границы метели. Я-оностерло ледяные хлопья с усов и щетины.
— Откуда же мне знать, найдется ли в будущем такой Бенедикт Герославский, которого охватит такое же отчаяние, как вчера — которое помнится со вчерашнего дня, а?
— Ах, вот почему вы этим черным током Николы стреляетесь? «Не живет, но, возможно, живет». Так? Не хочет, но, может, хочет. Боится, но, возможно, не боится! — Кристина ткнула указательным пальцем, почувствовало даже сквозь шубу, она ткнула еще сильнее, потом ударила открытой ладонью из неуклюжего замаха, чуть не поскользнувшись при этом; схватило девушку за накидку, обняло ее за талию. В ответ она резко наступила на ногу.
— Вуоой!
— Вы меня за глупое дитя принимаете! А я все понимаю! Я знаю, что вы тогда сделали с Николой! Но почему же тогда вы не воскресили турка? «Несчастного господина Фессара»!
Я-онооткашлялось.
— Вот Богом клянусь, об этом не подумал. Но с его разбитой головой… в присутствии стольких свидетелей… опять же, он был уже потерял много тьмечи… Вы считаете, будто бы я этим как-то руководил, что — запланировал то, что Никола оживет? Это был бросок монеты.
Кристина презрительно фыркнула.
— Но ведь, когда речь пойдет о вашем отце, вы монету бросать не станете?
Еще от нее стыда наесться! Еще перед нею краснеть, пред ангелом стыда под лед проваливаться!
— А что я сейчас делаю, — заорало я-оночерез метель, облако горячего дыхания взорвалось перед лицом — белый пар, черный пар, мороз. — Что я сейчас делаю!? А!?
MademoiselleФилипов, перепуганная, отступила, с открытым ртом и, инстинктивно широко, разложенными руками.
— Кого бы вам хотелось! — вопило я-оно,размахивая тростью. — Чудатворца! Героя!Нету, нету, нету! Кха-кхаррр! — Тяжелая шапка упала с головы, отпихнуло ее в снег, под колесо поезда. Кто-то стоял на ступеньках, со светом Люкса за спиной, силуэт в длинном пальто. Я-оноразмахивало тростью во все стороны, в том числе — и на него. — Не стану я лгать! — хрипло орало по-русски и по-польски. — Никакой лжи! Только правда! Без меня! Корр. — кхрр! — В конце концов, я-онопоскользнулось и свалилось на землю, больно ударившись лопаткой о заледеневший сугроб.
Боже, какое облегчение, лежать вот так в снегу, не двигаясь, в теплой шубе, под небом успокаивающей белизны, когда чудесно прохладные снежинки падают прямиком между губ, тая уже в облаке темного дыхания — прямо из белизны над обращенными книзу лицами капитана Привеженского, тайного советника Дусина и Кристины Филипов.
— Дорогая mademoiselle,с вами ничего не случилось?
— Мы просто так громко беседовали.
— Да я же видел. Пьяный?
— Нет!
— Он был в вагоне с машинами доктора Теслы, так что, пускай господин капитан ничему не удивляется; я помню, что вчера вечером вытворял покойный господин Фессар; хорошо, что этот теперь в тайгу от нас не сбежал…
— То есть, вы говорите, это так же, как с теми умалишенными, что американский доктор им ток через мозги пропускает, и они потом…
— А вот не знаю. Но сами видите, господин капитан.
Не растаявший снег падал на язык. На вкус он был словно самая чудесная родниковая вода.