Лёд
Шрифт:
— Плевать я хотел на Мартына.
Блуцкая глянула, словно на сумасшедшего.
— Да что это на вас напало, молодой человек? Почему вы себя так ведете?
Я-оногорько рассмеялось, даже эхо раскатилось по пустому залу.
— Ну почему вы все хотите, чтобы я все время лгал?! Я не мартыновец! И никакой не граф! Не разбираюсь я в вашей политике! И Россия ваша мне безразлична! Впрочем, Польша тоже! Отца я не видел с самого детства! И плевать мне на все! Лёд, не Лёд, лишь бы живым из всего этого выйти, да еще с деньгами!
Я-онозаметило, что это уже и не смех, но по сути, совершенно на смех и не похожее, ближе к истерическим рыданиям — этот голос, что исходит из сухого горла в коротких выбросах. Руки при том дрожат, трепещут в такой же истерической жестикуляции, трясутся, а нога подскакивает на паркете, туп-туп, еще немного — и нервный приступ охватит все тело, сила безумия, обычно хорошо скрытая за кривой усмешкой, вот-вот вырвется на свободу, и не уследишь. Я-оноосматривалось в панике. Одна рука цапнула за воротничок, другая потянулась за Гроссмейстером. Пискливый смех рвался ввысь от диафрагмы, сейчас выпрыснет через зубы. Я-онозашаталось на пятках, вагон дернул, полетело на княгиню. Та вытянула палку — не для того, чтобы оттолкнуть, но чтобы зацепить за плечо, посильнее стащить вниз. Я-оносвалилось на колени. Костистая ладонь княгини Блуцкой сомкнулась на шее над расстегнутым стоячим воротничком, затем устремилась выше, к волосам; княгиня прижала к черному платью голову, беспомощно лежащую у нее на коленях.
— Тихо, тихо, шшшш… — гладила она покрытые помадой локоны. — Все уже хорошо, сынок, все уже хорошо, мама Катя все понимает, не надо говорить, мама Катя все знает, можешь выплакаться ей, можешь ей исповедаться, Катя все заберет с собой в могилу. Думаешь, удивишь чем старую Катю, думаешь, оттолкнешь злую правду — нет такой правды. Не надо стыдиться, я же знаю вас всех, как облупленных, четырех таких сынков имела, так к кому прибегали выплакаться — ко мне. Тихо… тихо…
— Уб-бить мен-н-ня хот-тят. Не уйду я живы-ы-ым.
— Никто тебя не убьет, вот увидишь, сам справишься.
— Про-продался я им. За тысячу рублей.
— Прощения попросишь.
— Прошения… У кого?
— Деньги отдашь.
— Отдам.
— Вот видишь? Уже легче.
Я-онопоцеловало ее руку (сморщенная кожа, покрытая коричневыми пятнами, пахла старым деревом).
— Спасибо.
— Хоть какая-то семья у тебя имеется?
— Нет. Отец. Нет.
— Что, никого близкого рядом? Ну да, да. Такое тяжелее всего.
— Не понял…
— Женись, дитя мое.
— Да кому бы я такое зло устроил — ведь не любимой же женщине.
— Ну почему ты так плохо о себе думаешь? Все вы в преисподнюю свалиться готовы, каждый способен поклясться, что он самый плохой человек на Земле; ах, молодость, все это молодость. По-настоящему плохих людей так мало!
— Плохой?! — засмеялось я-оно. —Когда меня вообще нет. Нет меня, нету, не существую!
— Чшшшш, шшшш…
Я-оноуспокоилось. Вернулось правильное дыхание, ладони начали подчиняться власти осознанных мыслей: они оставались неподвижными, когда думало о неподвижности; и они сжимались в кулаки и раскрывались, когда думало о порядке и силе. Подняло веки. Зеленые рефлексы тайги отражались внутри пустого вагона, это тоже — определенным образом — успокаивало. Глянуло в другую сторону — а там стоит стюард, стюард, о котором на минуту забыло, выпрямленный, на лице никакого выражения, с немигающими глазами, глядит и не видит, слушает и не слышит — но ведь слушает. Я-оновскочило на ноги.
Княгиня Блуцкая устало посылала мне меланхолический взгляд.
— Прошу прощения, — поклонилось я-оно. —Я не могу найти оправдания. Так что Ваше Сиятельство по делу меня презирает, и достойный супруг Вашего Сиятельства тоже не ошибается. Позвольте мне…
— Вы спрашивали об одной вещи.
— Слушаю?…
— Об одной хотя бы причине спасти Россию. — Княгиня нашла платочек, вытерла покрытые слюной губы. — Так видите, вот она.
— Не понял…
— Прощение.
Я-оносмешалось.
— Нет у меня права прощать от имени…
— У вас нет. Но только живые у живых могут просить прощения. История не знает милосердия, История не прощает, гаспадин Ерославский.
Она подняла руку. Я-онопоцеловало ей пальцы, уже более формально. Княгиня дважды стукнула тростью об пол. Стюард открыл дверь. Я-оновышло в малый салон.
MademoiselleКристина Филипов схватилась с оттоманки.
— Я уже заждалась! — нервно шепнула она, схватив за плечо в паническом страхе, притягивая к себе, заставляя двигаться через салон. — Он уже совершенно не дышит! Этот цербер не хотел меня туда впустить, а тут каждая минута…
— Да о чем вы…
— Проводник, что, не передал письмо? Ну почему же, ах, почему же вы не пришли?!
Сунуло руку в карман пиджака — письмо лежало там, не вскрытое.
— Забыл.
— Вы забыли?! Забыли?!
— Голова трещит. Ужасное похмелье. Так в чем же дело?
— Никола мертв.
О смерти в прошедшем времени
— Мертв.
Я-оносклонилось над телом доктора Теслы, прижимая интерферограф к глазу. Свет — свет — свет — свет — свет — свет — свет.
— Он мертв, панна Кристина, но, может и жив.
Та захихикала, в чем-то истерично.