Ледяная кровь
Шрифт:
– Ожье… твой хозяин сошел с ума. Безумец, сошедший с ума от любви. Разумеется, это гораздо лучше, чем быть мрачным мудрецом, ты не находишь? Я покончил с грустью, которая так долго не покидала меня. Это прекрасная новость, мой доблестный. Поехали. Нам надо вернуться, пока я не переменил решение и не выбил дверь спальни моей дамы. А до этого рукой подать. Вези меня, Ожье. Мой славный Ожье, до чего же сложна человеческая жизнь!
Проехав несколько туазов, граф возобновил свой монолог:
– Ожье… я мечтаю о ее руках, шее, коже… Наконец… понимаешь ли… Я мечтаю о ее
Почувствовав себя философом, зашедшим слишком далеко в своих надеждах, граф продолжил:
– Нет, Ожье. Вопреки утверждениям Ронана, женщины сделаны из другого материала, отличного от нашего. Обрати внимание, я не говорю, что этот материал менее ценный. В любом случае, он более возбуждающий, по крайней мере для мужчин. А раз так, надо быть честным: он другой, если не сказать – непостижимый.
Радостно рассмеявшись, граф склонился к шее Ожье. Вдруг он понял, что разговаривал с конем, словно тот был великим Mудрецом. Впрочем, у Ожье было одно несомненное достоинство: он никогда не спорил.
Женское аббатство Клэре, Перш, декабрь 1304 года
Колокольный звон известил о начале девятого часа. Аннелета, сославшись на необходимость провести очередную инвентаризацию в гербарии, не пошла на мессу. Хотя после смерти отравительницы в аббатство вернулось относительное спокойствие, страх так и не покинул его стены. Регулярные инвентаризации гербария придавали монахиням уверенности. Благодаря им Аннелета могла предотвратить новое подлое преступление. Берта де Маршьен, выполнявшая обязанности заместительницы аббатисы после отъезда мадам де Нейра, поощряла сестру-больничную, без устали хлопотавшую в своих маленьких владениях.
Аннелета Бопре шла решительным шагом. Чтобы отвести подозрения и пресечь любопытство, она решила на минуту заглянуть в гербарий, а затем украдкой выйти, когда все монахини соберутся на молитву в церкви. Она миновала столовую и уже собиралась выйти в огороды, как услышала странные звуки, доносившиеся с кухни. Она крадучись подошла к высокой двери, ведущей во вселенную, которую так любила несчастная Аделаида Кондо. Сначала Аннелета увидела чулки и колыхавшиеся складки платья. Стоя к ней спиной на табурете, монахиня пыталась дотянуться до большого глиняного горшка, в котором Элизабо хранила мед.
– Что вы делаете, сестра моя? – прорычала Аннелета.
Раздался крик, и табурет покачнулся. Аннелета бросилась к горшку с медом и вовремя подхватила его. Монахиня, сделав кульбит, с грохотом упала на пол. Эмма де Патю, сестра-учительница, распласталась на полу в довольно неприличной позе: ее платье задралось до самой головы. Аннелета помогла ей встать на ноги и, прищурив глаза, спросила:
– Что вы здесь делаете?
– Я…я…я…
– Конечно, вы! А дальше?
Вновь став высокомерной, Эмма де Патю презрительно посмотрела на сестру-больничную:
– Ах так! Да кто вы такая? Вы забыли о своем положении? Дочь простолюдина!
– Эти слова здесь совершенно неуместны! – прошипела Аннелета. – Впрочем, они меня совсем не удивляют, поскольку прозвучали из ваших уст. Да, я дочь простолюдина, но я не ворую мед у своих сестер, чтобы тайком обжираться, да еще во время вечерней мессы! Я не бью несчастных детей по щекам, вымещая на них свою злобу…
Эмма де Патю открыла рот, чтобы возразить, но разъяренная Аннелета прокричала:
– Молчите, обжора! Ваши щеки такие же жирные и обрюзгшие, как и ягодицы, которые я, к своему стыду, только что видела! Да, я простолюдинка, но я не заключаю сомнительные сделки с демоном, переодетым в инквизитора! Прекратите притворяться, будто вы удивлены, – продолжала Аннелета, не переводя дыхания. – Я все знаю! Наша любимая покойная матушка видела, как вы разговаривали с Никола Флореном, которого покарал сам Господь… Можете не сомневаться, я доложу об этом проступке нашей новой аббатисе.
Преисполненная решимости нанести последний удар, чтобы отомстить за нанесенное ей оскорбление, Аннелета Бопре сказала язвительным тоном:
– Не заблуждайтесь… Я уверена, что между вами не было греховной связи. В противном случае сеньор инквизитор доказал бы, что он не только чудовище, но и мужчина, лишенный всякого вкуса, да к тому же нетребовательный!
Эти слова окончательно ошеломили Эмму де Патю. Ее жирные щеки затряслись, как свиной студень, а лицо стало мертвенно-бледным.
– Сомнительные дела? – прошептала Эмма. – Да вы лишились рассудка! Я только один раз подошла к сеньору инквизитору, чтобы узнать новости о своем брате, который прежде служил инквизитором в Тулузе, а в ту пору получил назначение в Каркассон. Их пути там пересекались незадолго до отъезда мессира Флорена в Алансон.
Несмотря на свое желание уличить Эмму де Патю еще и во лжи, Аннелета была уверена в ее искренности. Неважно, она еще не закончила.
– А мед? Или вы будете утверждать, что решили проверить, не прогорк ли он?
Реакция Эммы де Патю застигла Аннелету врасплох. Учительница расплакалась, затряслась, как бесноватая, и запричитала:
– Я голодна! Я хочу есть… Всю свою жизнь я испытываю чувство голода. Мой желудок содрогается от спазмов, я едва передвигаю ноги. Я устала от этих постов, постных дней, различных изощренных покаяний, которые зимой становятся еще более невыносимыми. Я умираю от голода с утра до вечера! Голод озлобляет меня, портит настроение. Я выхожу из себя и срываю злость на детях. И за это я сама себя ненавижу! Я хотела любить Бога, но не умирать от истощения каждый день, который Он дарует нам! Это крестный путь. Послушайте: моя жизнь превратилась в крестный путь! Вместо того чтобы молиться, как я хотела, предаваться размышлениям, ибо это моя страсть, я, едва закрыв глаза, вижу колбасы, ломти хлеба с румяной корочкой, фруктовые пюре, ароматное жаркое… Я проклята, проклята… – рыдала Эмма де Патю, закрыв лицо руками.