Ледяное озеро

Эдмондсон Элизабет

— Я бы предложила тебе их примерить, но ты так выросла, что они будет тебе малы.

Утрата вздохнула.

— Ты хотела сказать, раздалась со всех сторон. Не надо щадить мои чувства.

— Просто удача, что здесь оказалась Аликс, — гоняя по тарелке горошину, подала голос тетя Труди. — Она должна все знать о последних модах и поможет нам.

— Одежда Аликс будет весьма неподобающей для Утраты! — резко прозвучал голос бабушки, и Аликс почувствовала знакомый приступ безотчетного трепета. Но на сей раз суровые слова были адресованы не ей. — Пожалуйста,

не вбивай никаких ложных идей ей в голову, Труди! Лондонские моды хороши там, а не здесь.

Нет, бабушка нисколько не изменилась, думала Аликс, ожидая, пока служанка положит ей пудинга. Ни на йоту. Вскоре ее внимание сфокусировалось на стоящей перед ней тарелке. Шоколадный пудинг… Чудесная кухарка в первый же день приезда Аликс приготовила ее любимое кушанье. Утрата тоже очень любит шоколадный пудинг.

— Пожалуйста, Утрата, не так много! — резко бросила бабушка. — Шоколад слишком калориен для тебя.

Утрата поспешно сунула в рот еще одну ложку пудинга. Добрая тетя Труди отвлекла бабушку каким-то вопросом по поводу цветов, и Утрату оставили в покое доесть свой пудинг.

В юности бабушка, очевидно, сама любила шоколад, размышляла Аликс, наслаждаясь пудингом. Не могла же она всегда быть такой пуританкой. На стенах столовой висели семейные портреты, и бабушкин стул стоял как раз под ее собственным изображением. Там она была запечатлена молодой девушкой, оживленной красавицей в розовом шелковом платье с турнюром. Безыскусно зачесанные назад волосы, низкое декольте, едва прикрывающее белую грудь, веер в руке. Портрет написан французским живописцем и, будучи впервые представлен на летней выставке Академии художеств, вызвал, по словам дедушки, скандал.

— В качестве портрета дочери главы одного из кембриджских колледжей он считался неподобающим. Однако портрет имел замечательное сходство с оригиналом, именно так она выглядела в тот вечер, когда я встретил ее на балу.

Странно, что бабушка не снимала со стены портрет. Никто теперь не узнал бы в этой восседающей под ним, похожей на ястреба женщине ту девушку, что изображена на портрете. Жизнь выпила из нее радость, лишила обаяния. Старинный друг семьи однажды поведал Аликс — и его глаза блестели от воспоминаний, — что некогда в Каролин имелся шарм.

— Когда она была молодой замужней женщиной, в ней светилось столько очарования, что ей стоило лишь улыбнуться мужчине, чтобы перетянуть его на свою сторону.

Аликс ни разу не довелось увидеть ни капли этого шарма. Она перевела взгляд на висящий по другую сторону стола портрет молодого человека в форме армейского офицера, младшего сына бабушки, Джека Ричардсона, погибшего на войне в 1917 году.

— У тебя его подбородок, Утрата, — заметила она, кивком указывая на картину.

За столом воцарилась гробовая тишина. Господи, что такого в этой реплике, вызвавшее у бабушки подобное выражение лица? Неужели по прошествии двадцати лет она все так же остро скорбела о погибшем сыне? Да, все они знали, что он был у нее самым любимым; вероятно, ей никогда от этого не оправиться.

Позднее,

когда Утрата, зевая, отправилась спать, Аликс и Эдвин наконец-то смогли остаться наедине. Дедушка находился в своем кабинете, бабушка у себя наверху, тетя Труди пошла выгулять на ночь собак. По молчаливому согласию брат и сестра, не сговариваясь двинулись в бильярдную — их давнее пристанище, любимое место, не в последнюю очередь потому, что за сидящими в этой комнате было трудно подсматривать и подслушивать, ведь она располагалась рядом с кабинетом и имела одну дверь. Впрочем, как заметил Эдвин, для шпионства Липп, повсюду совавшей свой нос, не возникало преград; там, где в дело замешана она, нельзя быть уверенным ни в чем.

Аликс достаточно времени провела в свете, чтобы понимать: Липп не стали бы терпеть ни в одном нормальном доме.

— Другие люди не позволяют, чтобы за ними шпионили их собственные слуги, — сказала она Эдвину, пока тот натирал мелом кий для нее.

— Другие люди не держали быть Липп в качестве горничной. В какое чудовище она превратилась!

— Бабушкины глаза, уши и ноги.

В бильярдной было мирно, уютно и спокойно. Такое настроение создавалось благодаря обитым кожей глубоким креслам и диванам, гравюрам и картам, висевшим на обшитых дубовыми панелями стенах, мягкому ковру под ногами, приглушенному освещению и зеленому сукну стола под висящей над ним лампой.

И голоса их звучали мирно, приглушенно, под стать обстановке. По ту сторону завешанных портьерами окон простирался безмолвный заснеженный мир, освещаемый лишь серебряным серпом луны и холодным блеском зимних звезд, тишина было абсолютной. Здесь же слышалось уютное потрескивание огня в камине и пощелкивание костяных шаров.

— Бабушка ненавидит Утрату, — после долгого молчания промолвила Аликс. — Ты никогда не говорил мне об этом.

— Когда находишься тут большую часть времени, то не замечаешь. Должен признать, я был огорошен тем, как она обошлась с Утратой сегодня вечером.

— С ней она обходится гораздо хуже, чем когда-то со мной. Нам надо что-то делать. Плохо для Утраты находиться в фокусе такой сильной неприязни, она вырастет сломленной или с деформированным характером, если это продолжится.

— Утрата крепче, чем ты думаешь; по крайней мере, такое она производит впечатление. Она выработала что-то вроде защитного панциря. Что ж, ничего иного и не остается в данной ситуации, правда? Слава Богу, что существуют школы-интернаты, — вот все, что можно сказать.

— Представить невозможно, что кто-то станет их хвалить.

Эдвин взял кий и наклонился над зеленой поверхностью стола.

— А что там у бабушки насчет Джека? — спросила Аликс.

Возвратившись после трех лет отсутствия, давших ей привычку к независимости, ощущение силы и значимости собственных суждений, она поразилась, насколько трудный человек ее бабка. Она также изумилась способности и стремлению бабушки подавлять и принижать каждого члена своего семейства. Точнее, каждого из тех, кто жив.