Ледяное сердце
Шрифт:
Майло позвонил дяде Джули Киппер и предупредил его, чтобы не ожидал быстрого успеха в расследовании. Дядя проявил полное понимание, отчего Майло почувствовал себя еще хуже.
Мы с Элисон проводили все больше времени у нее или у меня дома. Я купил «Гитариста» и прочитал биографический очерк, посвященный Робин. Долгое время рассматривал фотографии.
Робин в своей новой мастерской. Никакого упоминания о том, что у нее когда-то была еще и старая. Изящные изгибы гитар и мандолин, одобрительные отзывы знаменитостей, широкие улыбки. Фотографу она явно пришлась по душе.
Я написал ей короткую поздравительную открытку и получил в ответ открытку с благодарностью.
Через два с половиной месяца после убийства Джули Киппер погода прояснилась, а дело Киппер все еще было окутано густым туманом. Майло ругался на чем свет стоит, отложил его и занялся другими, не менее туманными делами.
Некоторые из них поддавались успешному расследованию, что поддерживало Майло в ворчливо-рабочем состоянии. Всякий раз, когда мы встречались, он непременно вспоминал Джули — порой эти воспоминания облекались в притворно-небрежную форму. Это свидетельствовало том, что неудача продолжает терзать его. Вскоре после этого мы с Элисон поехали в каньон Малибу, чтобы посмотреть на метеоритный дождь. Найдя безлюдную боковую дорогу, мы открыли крышу ее «ягуара», откинули назад спинки сидений и наблюдали, как вспыхивали и гасли космические пылинки. Сразу же после нашего возвращения домой, в четверть второго ночи, зазвонил телефон. Я бегло просматривал бумаги, а Элисон читала «Мимического актера» B.C. Найпола. Волосы она собрала в пучок наверху, на нос водрузила миниатюрные очки для чтения. Когда я поднял трубку, Элисон посмотрела на часы, стоявшие на тумбочке.
Как правило, рано утром звонили ей. Кому-то из пациентов требовалась срочная помощь.
Я ответил.
— Еще одно, — выпалил Майло. Я показал одними губами, что звонит Майло, и Элисон кивнула. — Пианист, исполнитель классических произведений, — продолжал он. — Ножевое ранение и удушение. После концерта. Сразу же за местом, где принимаются судебные решения. И, представь себе, этот парень был на подъеме, много внимания уделял своей карьере. Вскоре ему предстояло заключить контракт на запись диска. Очередь была не моя, но я узнал об убийстве по сканеру, пришел и взял дело. Прерогатива лейтенанта. Сейчас я здесь, на месте преступления. Хочу, чтобы и ты посмотрел на это.
— Сейчас?
Элисон положила свою книгу.
— Какие-нибудь проблемы? — спросил Майло. — Ты ведь больше не сова.
— Секундочку.
Прикрыв микрофон рукой, я посмотрел на Элисон.
— Поезжай, — сказала она.
— Где это?
— Для тебя это что-то вроде тройного прыжка. Бристоль-авеню, Брентвуд, северная сторона.
— Моя котировка в мире повышается.
— Чья, моя?
— Дурной мальчик.
Бристоль-авеню была красиво затенена старыми кедрами. Почти на каждом перекрестке виднелись круговые развороты для автомобилей. Большая часть домов была построена либо в тюдорианском, либо в испанском колониальном стиле. Дом, возле которого произошло убийство, был новой постройки и выдержан в стиле греческого Ренессанса. Стоял он на северной стороне авеню. Три его этажа, белых, украшенных колоннами, в полтора раза превышали соседние особняки и излучали характерную для юридической школы гостеприимную теплоту. На гладком зеленом газоне росло единственное пятидесятифутовое амбровое дерево. Мощное сфокусированное освещение резало глаза. В стороне неподалеку проходила Рокингем-авеню, где на подъездной дорожке, ведущей к его дому, и пролилась кровь О. Дж. Симпсона.
Половину улицы перекрывало черно-белое ограждение со вспышками вишневого цвета. Майло сообщил мое имя постовому полицейскому, и меня пропустили с улыбкой, сказав: «Конечно, доктор».
Это был первый полицейский. Прерогатива лейтенанта?
У фронтона большого здания стояло еще четыре патрульные машины, два специализированных фургона, предназначенных для обследования места преступления, и пикап коронера. Ночь была безлунной, небо — непроницаемым. Падающие звезды исчезли.
Второй полицейский, появившийся на моем пути, проявил характерное недоверие, поговорил по переносной рации и лишь потом позволил мне пройти.
Дверь весом в добрую тонну поддалась нажиму кончика пальца. Это было что-то вроде пневматического усилителя. Войдя, я увидел Майло. Он направлялся ко мне с видом биржевого маклера, занимающегося сделками одного дня.
Майло поспешно пересекал мраморный вестибюль площадью примерно в тысячу квадратных футов.
Десять процентов потолков высотой двадцать футов покрывал зубчатый орнамент, орнамент в виде завитков и штукатурные тяги. Белый мраморный пол с квадратными вкраплениями черного гранита. Хрустальный канделябр сверкал так ярко, что мог бы освещать целую деревню в какой-нибудь стране «третьего мира». Одна из стен, отделанных серым мрамором, была украшена потрепанным коричневым гобеленом с изображением охотников, собак и полнотелых женщин. Справа мраморная лестница с бронзовыми перилами вела на площадку, увешанную портретами мужественных людей, давно покинувших этот мир. Майло в мешковатых джинсах, слишком просторной серой рубахе и слишком тесной спортивной куртке был столь же неуместен в этом здании, как фурункул на теле манекенщицы высшей категории.
За вестибюлем находилось помещение размером побольше. Деревянные полы, белые стены. Напротив приподнятой сцены располагались складные стулья. На сцене стоял рояль. С углов арочного потолка свешивались какие-то ковшеобразные хитроумные приспособления, предназначенные для улучшения акустики. Окон не было. Слева от рояля на подставке была надпись: «Просьба соблюдать тишину». Под роялем стояла скамеечка пианиста, на рояле — развернутая нотная тетрадь.
Двойные двери раскрылись, из них вышел коренастый человек лет шестидесяти и последовал за Майло.
— Детектив! Детектив! — кричал он, размахивая руками и пытаясь догнать его. Майло обернулся. — Детектив, можно отправить сотрудников по домам? Уже очень поздно.
— Пусть подождут еще немного, мистер Шабо.
— Хорошо.
Он посмотрел на меня, и его глаза исчезли за многочисленными складками и морщинками. Его ярко-красные влажные губы контрастировали с нездоровым цветом лица, испещренного пятнами.
Майло назвал ему мое имя, но не упомянул о профессии.
— Это мистер Штефан Шабо, хозяин.
— Рад познакомиться с вами, — сказал я.
— Да, да.
Шабо суетливо поправил бриллиантовую запонку и подал мне руку, теплую, мягкую и влажную. Сам он казался каким-то мягким и мешковатым, рыжевато-каштановый пушок покрывал местами лысый череп. На нем были вечерняя сорочка белого шелка со стоячим воротничком, бриллиантовые запонки в полкарата, ярко-красный кушак, черные в полоску брюки и лакированные ботинки.
— Бедный Василий, это ужаснее ужасного. Теперь все возненавидят меня.
— Возненавидят вас, сэр? — удивился Майло.
— Паблисити, — пояснил Шабо. — Строя концертный зал, я постарался пройти по всем каналам. Писал письма соседям, уверял всех, что здесь будут проводиться только мероприятия частного характера и иногда мероприятия по учреждению фондов. И всегда с чрезвычайной осторожностью. Я неизменно придерживался твердой линии поведения: своевременно предупреждал всех в радиусе двух кварталов, завел просторную автостоянку. Я старался, детектив. А теперь вот это. — Он заломил руки. — Я должен быть особенно осторожен, сами знаете из-за кого. Во время суда я жил как в аду. Но, кроме всего прочего, я законопослушный житель Брентвуда. А теперь еще вот это.