Ледяной город
Шрифт:
Откуда-то из глубин ее сознания, где барахтались Гламдринг, Петоман, британский сленг времен Второй мировой, выплыл Оливер — или это был Максвелл — с новым планом, но это выяснилось лишь на следующий день. План вырисовывался постепенно, по мере того как Рима, сидя в машине рядом с Мартином, созерцала горы и мокрую извилистую дорогу.
«Что бы я сделала, будь это не я? — думала Рима. — Что бы сделал на моем месте другой?»
Что бы сделал на ее месте Оливер?
Глава двадцать четвертая
Перед
Она уже собиралась ложиться, когда раздался стук в дверь. Рима испугалась, что Мартин мог принять неискренние уговоры за искренние авансы, — такое с ней уже случалось. Но оказалось, что это Аддисон: в каждой руке по стакану, бутылка виски под мышкой.
— Ты спрашивала, что было у нас с твоим отцом, — сказала она, вошла и села у окна.
Налив в стакан виски, Аддисон протянула его Риме и принялась смотреть на темный океан, огни гавани и американские горки вдали.
— Мой дядя всегда хотел иметь собственную лодку, — наконец произнесла она. — Когда он был моим отцом, то обещал назвать ее в мою честь. «Адди Б.». Но так и не смог ее купить.
— Я в детстве очень любила книгу «Мэгги Б.», — сказала Рима. — Про девочку, которая уплыла на лодке вместе со своим младшим братом. Они ели суп из рыбы и крабов, спали под звездным небом. Думаю, меня привлекала даже не лодка, а другое — то, что старшая сестра все умеет. Она правила лодкой, готовила еду, решала, когда нужно спать, когда обедать, когда купаться. Мне вообще нравились книги, где на старшей сестре держалось все. Например, «Возвращение домой».
Говоря «держалось все», Рима имела в виду главным образом способность не терять близких людей.
— А я любила книги про большие семьи. «Маленькие женщины», «Оптом дешевле», «Семья, которая не нравилась никому». Я все время воображала, что у меня есть братья и сестры.
Рима отхлебнула виски, не ответив ничего. Для этого ей пришлось сделать над собой усилие — обычно она всего охотнее разговаривала о книгах своего детства. В несостоявшейся части беседы она поведала Аддисон, что тоже любила «Оптом дешевле», и поинтересовалась, что та думает про фильм. «Семья, которая не нравилась никому» — этого Рима не читала. Еще она спросила, насколько были популярны в детские годы Аддисон книги Эдварда Игера. Если бы Рима была писателем — тут Аддисон могла быть спокойна, писателем Рима никогда не станет, — она сочиняла бы истории про то, как волшебство вторгается в обычную жизнь. Благодаря Игеру.
Ничего этого Рима не сказала. Горло ее горело от виски. Аддисон тоже молчала и смотрела в окно — довольно долго, как показалось Риме.
Аддисон думала о дядиной лодке, которую он так и не купил. После того разговора между матерью Аддисон и новой женой ее дяди Аддисон, получив работу в «Сентинеле», наведалась к дяде, когда дома никого не было, — взглянуть на корешки чеков. Из-за недавнего переезда все вещи располагались удивительно аккуратно: лежали в коробках. Оплаченные чеки нашлись в коробке с надписью «Оплаченные
Аддисон хотела знать, сколько денег она получала.
За точку отсчета она взяла один год до дядиной женитьбы. Дядя оплачивал наем дома и коммунальные услуги, но не телефонные счета. Имени матери Аддисон нигде не возникало. Первый чек, выданный на имя Уильяма Райкера, не заинтересовал Аддисон — она даже не знала, кто это, — но за ним следовали другие: Райкер получал двести долларов ежемесячно. Последние по времени чеки были выданы Райкеру уже после дядиной женитьбы.
В санта-крусской телефонной книге Уильяма Райкера не оказалось. Аддисон стала расспрашивать в редакции «Сентинела», не слышал ли кто-нибудь о нем. «Холи-Сити, — сказал ей кто-то из журналистов. — Уверен, его некролог уже подготовлен. Поищи».
Дядя Аддисон был человеком глубоко левых убеждений и терпеть не мог расистов. Все в некрологе Райкера должно было его отталкивать. Аддисон не могла представить, что ее дядя посылал деньги такому человеку. Пришлось потратить несколько дней на то, о чем любой читатель книг А. Б. Эрли догадался бы сразу. Конечно, тогда книг А. Б. Эрли еще не было.
— Мы не в курсе даже половины того, что родители делают для нас, — сказала Аддисон.
Рима решила, что так оно и есть, хотя и не знала, почему она так решила.
Из-за этих чеков Аддисон и исхитрилась оказаться на пресловутой вечеринке в Холи-Сити, рассчитанной на сильно пьющих полноставочных репортеров, а не на желторотых школьниц, подрабатывающих в газете. Так она и познакомилась с будущим Риминым отцом — как раз тогда, когда у нее был большой секрет и не было никого, с кем можно поделиться секретом. Как раз тогда, когда Аддисон поняла, чем именно человек, который не был ее отцом, жертвовал ради нее — месяц за месяцем, год за годом. Не только деньгами, не только будущей лодкой — но и своими принципами.
— Я страшно увлеклась Бимом, тогда, при первой встрече, — наконец призналась Аддисон. — Мне же было всего семнадцать. Увлекаешься напропалую. Еще мне нравился Крис Бейли из нашей школы — он вел дискуссионный клуб и носил свитера с разноцветными ромбиками. И парень, который расфасовывал товары у бакалейщика. Но Бим — больше всех. Потом он уехал, мы стали переписываться. О, эти его письма! Все это переросло во что-то большее. Во что-то лучшее. Он был моим «уважаемым читателем». Бим первым читал каждую мою книгу. Так продолжалось очень долго.
Риму одолевали сомнения. Непохоже, что вещи в коробке на чердаке собирались на память об «уважаемом читателе».
— А что случилось потом? — спросила она, глядя не на лицо Аддисон, а на его отражение в стекле: призрачное лицо, едва видное под ярким пятном от лампы.
— Я надеялась, что ты мне расскажешь, — сказала Аддисон.
Однажды письмо, отправленное Аддисон, вернулось невскрытым. К нему прилагалась записка с просьбой не писать больше. Аддисон тут же написала еще одно, спрашивая, что она такого сделала. Письмо тоже вернулось, на этот раз без записки и с размашисто выведенными на конверте словами «Отказ в получении». Уже потом, узнав о смерти Риминой матери, Аддисон сделала третью попытку — с тем же результатом, правда, почерк на конверте был другим: одной из Риминых теток, что ли?