Ледяные, ледяные малыши

Диксон Руби

Но-ра снова сладко смеется и прижимается ко мне всем телом, но натягивает одеяло.

— Сначала мы можем поспать. Ты устал.

— Я устал, но я также хочу спариться, — говорю я, целуя ее в щеку. Ее челюсть такая маленькая и нежная, что я не могу удержаться, чтобы не провести по ней своими клыками.

Она вздрагивает, а затем похлопывает меня по плечу.

— Хорошо, если ты хочешь не спать, нам нужно поговорить.

— Я не умею говорить, — говорю я ей. Я бы предпочел продолжать отвлекать ее.

— О, прекрати это. Ты очень умен.

—

Так и есть. Посмотри, как много мы сейчас говорим, — говорю я ей между покусываниями за горло. Я перекатываю наши переплетенные тела, пока она не оказывается подо мной, в мехах. — Посмотри, как сильно двигаются наши рты.

— Твой, может быть, — дразнит она, но ее смех превращается в тихий вздох удовольствия, когда мой язык касается ее горла. Ее руки тянутся к моим рогам, и она прижимает меня к себе. — Ты отвлекаешь меня, не так ли?

— Я пробую тебя на вкус, — поправляю я. — Не отвлекаю.

— Но я действительно хочу поговорить.

— Ты можешь говорить, — говорю я ей. Я хватаю подол ее туники и тяну его вверх. — Пока мой рот свободен, чтобы попробовать тебя на вкус.

Моя сладкая Но-ра издает еще один мягкий звук удовольствия, ее бедра приподнимаются на мехах.

— Я просто хочу знать, что не так. Почему ты каждый день уходишь.

Я сажусь, отвлекаясь от своей соблазнительной пары.

— Ты думаешь, я не хочу быть здесь?

В ее глазах тревога.

— Я не знаю. Я говорю себе, что у нас все хорошо, у тебя и у меня, но потом ты встаешь до рассвета и не возвращаешься домой, пока я не засну.

— Я охочусь…

— Я знаю, что это так. — Ее рука перемещается к моей руке, и она гладит ее, успокаивая меня. — Я знаю, что ты очень усердно работаешь, детка. Но я беспокоюсь не об этом. Меня беспокоит то, что все остальные пары время от времени берут выходной, чтобы расслабиться. Ты никогда этого не делаешь. С тех пор как родились девочки, ты каждый день уходишь. — Ее рот поджимается, и нижняя губа едва заметно подрагивает. — Иногда я думаю, что это из-за меня.

— Что? Никогда. — Я падаю на нее, покрывая быстрыми, горячими поцелуями ее лицо и шею. Это человеческий обычай, который я люблю, эти поцелуи. Я никогда не могу насытиться тем, что прикасаюсь ртом к своей половинке. — Если бы это был мой выбор, я бы весь день пролежал с тобой в постели. Но я не могу. Тебя нужно накормить. Близнецов нужно накормить. Даже сейчас мысль о голодных и напуганных комплектах в глубокие, холодные дни жестокого сезона вызывает страх во всем моем теле.

Она слегка протестующе качает головой.

— Но нас кормят…

— А что, если этого будет недостаточно? — Беспокойство, в котором я так долго витал, вырывается из меня. — Что, если мы пройдем половину жестокого сезона, и еда закончится? В прошлом сезоне у нас закончились продукты. — Я стараюсь не думать об этом, но у меня все горит внутри. — В этом году сильные снегопады выпадут раньше, и нужно накормить больше людей. Что, если… — Но-ра прикладывает палец к моим губам, заставляя меня замолчать.

— Тогда

мы разберемся с этим. Но в этом году мы будем лучше подготовлены. Складские помещения уже заполнены. Все охотники работают сверхурочно, чтобы заполнить тайники. У Тиффани есть растения, а мы сушим ягоды. Никто не будет застигнут врасплох. — Ее рука касается моей руки, затем тянется к одной из моих длинных кос и начинает играть с ней. — Но ты не сможешь помочь, если убьешь себя от истощения.

Ее руки — пусть даже только на моей гриве — приятны на ощупь. Эта близость, этот комфорт приятны. Я скучал по этому из-за своей постоянной потребности ходить на охоту.

— Я просто хочу сделать все, что в моих силах.

— Я знаю, что ты хочешь, Дагеш. — То, как по-человечески она произносит мое имя, всегда вызывает у меня улыбку — она не может произнести его правильно, но всегда старается изо всех сил. — Но если ты однажды не сможешь поохотиться, другие не воспримут это как слабину. Вот почему мы — племя. Мы все участвуем и помогаем друг другу. Никто никому не позволит голодать.

Я делаю глубокий вдох и киваю. То, что она говорит, имеет смысл.

— Это… тяжело. Я всегда вижу, что могу сделать больше.

— Всегда будет что сделать, — говорит она мне. — Как ты думаешь, что я чувствую с детьми? А пещерой? А готовка? А шитье? Черт, раньше я ходила в магазин за всем, а теперь мне приходится самой шить свои долбаные трусы. Ты знаешь, как это ошеломляет?

Я хмурюсь.

— Нет. Я не…

Она снова похлопывает меня по руке.

— Благослови твое сердце, детка. Просто представь, что для меня тоже все совсем по-другому, и я пытаюсь. Но я делаю все потихоньку, решая проблемы по мере их поступления. Это все, что мы можем сделать. И хотя я думаю, что это замечательно, что ты такой трудолюбивый, мне и девочкам тоже нужно, чтобы ты был рядом. — Ее пальцы возятся с концом моей косы, и ей удается ослабить завязку, освобождая мою гриву.

— Потому что тебе нужна помощь с ними? — Еще одна волна вины захлестывает меня.

— Нет, — говорит она, проводя пальцами по моей гриве, чтобы расплести косу нежными дергающими движениями. — Айша показала мне, что каждый в племени поможет, и все, что мне нужно сделать, это попросить. Если дети станут невыносимыми, кто-нибудь другой может помочь. — Ее взгляд встречается с моим. — Я хочу, чтобы ты был здесь, потому что я люблю тебя и скучаю по тебе, и я не хочу, чтобы ты пропустил, когда девочки начнут ходить и говорить.

Мои губы кривятся в улыбке, когда я думаю о ее предыдущих словах.

— И потому что ты хочешь мой член?

Она усмехается.

— Это тоже.

Я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее забавный маленький человеческий рот с квадратными тупыми зубами.

— Как ты могла подумать, что я не хочу тебя?

— Эм, как насчет того, что у нас не было секса с тех пор, как родились дети? Я посоветовалась с целительницей, и она сказала, что я уже некоторое время могу заниматься этим, но ты был слишком занят.