Легенда о сердце леса
Шрифт:
– Зойла, ты в порядке?
Эвия присаживается передо мной, и я смотрю в её черные глаза, ища избавления от того, что убивает меня изнутри. Я заглядываю ей в голову, и образы бабушки Арисии и папы смешиваются с ребёнком. Эта невыносимая печаль принадлежит ей. Эвия горюет, потому что, чтобы спасти ребенка, ей придётся причинить боль тем, кого она любит, и она боится, что её близкие не позволят ей сделать этого. Я не могу её винить. По крайней мере, не так сильно, как она винит себя. Её чувства причиняют мне боль, такую сильную, что я не могу её вынести, я не хочу этого. Я прижимаю Эвию к себе, глажу её по спине, шепчу ей на ухо, прося не волноваться. Она плачет, а я продолжаю говорить. Мне хотелось бы иметь такой же гипнотический голос, как у Раймона или
Мы встаём и бесцельно бредём по дорожке. Шаги Эвии стали намного ровнее, спокойнее, чем когда я встретила её. А я чувствую себя выжатой, мои мысли замедляются, словно у старика, который только и ждёт, когда смерть схватит его за ноги. Эвия разговаривает со мной, пытается вложить слова в мою голову, но я блокирую её. Она считает, что мне легче говорить, потому что я человек, и я позволяю ей так думать. Она рассказывает мне какую-то легенду. Кажется, о каком-то Связующем звене. Я киваю, отвечаю односложно, смотрю на неё, не обращая внимания на слова, потому что меня заполнили пустота и страх неведомой для меня силы.
Когда эльфы поняли, что я исцелила дедушку, они пришли искать меня. В одной семье никогда не было двух целителей, тем более получеловека, поэтому Совет не знал, что со мной делать. Лиам и Герб убедили их позволить мне остаться дома с бабушкой при условии, что я вернусь, когда это будет необходимо. Взамен они запретили мне использовать мои способности, потому что не хотели, чтобы я вызывала подозрения у людей. Раймон позвал меня из леса, чтобы рассказать об этом, и на секунду мне захотелось, чтобы они заставили меня вернуться. Я не хочу уходить жить в лес и бросать бабулю, школу, свою человеческую жизнь, но есть Лиам и Раймон, бабушка и дедушка, Герб… Почему-то, если бы они заставили меня, если бы мне не пришлось принимать решение, я бы не чувствовала, что совершила ошибку. Теперь эта эльфийка просит меня о помощи, и я даже не знаю, согласится ли Совет, разрешат ли они мне это сделать, но я завидую её уверенности. Совсем недавно на уроке физкультуры Диана возненавидела меня за то, что я бегаю немного быстрее обычного человека и могу перепрыгнуть несколько расставленных скамеек. А Эвия просит меня спасти одну жизнь ценой уничтожения другой, как будто это может обойтись без последствий.
Я не помню, как и под каким предлогом мы попрощались, но обнаруживаю, что стою на тротуаре в одиночестве и смотрю Эвии вслед. Я пытаюсь вспомнить поцелуй Раймона, его слова, его ласку, всё, что радует меня, но ощущаю лишь силу притяжения, тянущую меня к центру земли, сжимающую меня и не дающую мне двигаться. Я иду домой, волоча ноги, и поднимаюсь по лестнице, как будто каждая ступенька – это гора. Когда бабушка видит меня у входа, она не задаёт вопросов, а просто обнимает меня, и тепло её худых рук медленно возвращает меня к жизни. Мне приходится приложить усилие, чтобы отстраниться от неё, но не потому что она держит меня, а потому что я не хочу покидать её объятия. Я падаю на кровать и плачу. Я плачу по папе и Арисии, по Эвии, по её ребенку, потому что я солгала ей. Но больше всего я плачу о себе. Потому что я не знаю, как справиться с печалью.
Глава 7
Гиперэмпатия
Первое, что я вижу, когда просыпаюсь, – это улыбка Раймона. Он стоит рядом с моей кроватью, и мне не нужно читать его мысли, чтобы понять, что его спокойствие так же фальшиво, как и то, что я сказала Эвии. Я сажусь и жестом предлагаю ему сесть рядом со мной, но он качает головой и устраивается на полу, скрестив
– Ты меня напугала, – говорит он. – Я был в туннеле, когда услышал твои крики.
– Я кричала?
– Так громко и пронзительно, что я с трудом смог сконцентрироваться, чтобы прийти к тебе. Потом я увидел тебя с Эвией.
– Что это было, Раймон?
Он долго не отвечает.
– Я не смог войти в твой разум, ты заблокировала меня.
Он избегает смотреть мне в глаза. Я не знаю, стыдно ли ему признаться в том, что он испугался, или он что-то скрывает от меня. Я откашливаюсь и настаиваю:
– Что со мной случилось?
– Я никогда не сталкивался с этим, но это похоже… Я слышал о… – Раймон колеблется, – об эмпатии.
Он молчит, и я жестом прошу его продолжать.
– Давным-давно существовала семья эльфов-эмпатов, но мне не довелось с ними познакомиться. Его голос замедляет моё сердцебиение, убаюкивает меня настолько, что я засыпаю, слушая его и не думая о папе, детях или беременных эльфийках. Судя по всему, никто никогда не видел эльфов-эмпатов, по крайней мере, никто из ныне живущих. Давным-давно жила очень маленькая семья эльфов, которые могли чувствовать то, что чувствовали другие. Они жили в укромном уголке леса и почти ни с кем не общались, потому что их изматывали чужие эмоции. Эльфы не испытывают печали или радости так, как мы, люди, их чувства более приглушённые, что позволяет им воспринимать жизнь спокойно. Так что для эмпатов было очень утомительно разделять печаль, радость, страх или боль окружающих. Ни одна из семей не желала обладать их способностями. Они считались скорее слабостью, чем силой, поэтому те эльфы жили изолировано, и их число сокращалось до тех пор, пока даже Совет недосчитался одного из своих членов. Одиннадцать эльфов Совета когда-то были двенадцатью.
– Чего я не понимаю, – говорит он, – так это от кого ты унаследовала такой дар.
– Какая сейчас разница? Я не хочу этого, Раймон.
Он смотрит на меня так, будто не понимает, о чём я говорю.
– Я солгала Эвии, потому что мне было невыносимо чувствовать её печаль. Это была такая боль, что я сделала бы всё, чтобы она прекратилась. Всё, что угодно, понимаешь?
Нет, похоже, он не понимает.
– Что будет, когда я выйду на улицу? Приму ли как свои собственные чувства страх, печаль, боль всех людей, с которыми столкнусь?
– Дай себе время.
Я знаю, что бы ни сказал Раймон, мне станет лучше. Дело не в том, чего я хочу сейчас, а в том, что мне нужно.
– Твои способности всегда проявляются в экстремальных ситуациях. Я не знаю, почему и откуда они берутся, но они есть. Когда две семьи смешивают свои дары, как твои бабушка и дедушка, их дети могут унаследовать способности обоих кланов, но один всегда преобладает. Твой дедушка самоисцеляется, как Герб, а твоя мать унаследовала голос Арисии. Она также могла исцелять небольшие раны, хотя голос всегда преобладал. Но твоя кожа исцеляет себя за секунды, ты обманула солнце, которое предпочло тебя Гербу и Лиаму, ты преуспела там, где не смог целитель, и ты чуть не задушила Герба, когда почувствовала угрозу.
Мне до сих пор стыдно, когда я вспоминаю тот эпизод. Стыдно и немного страшно.
– Это, – продолжает он, – как будто все способности, силы, как вы говорите, были в тебе и ждали, когда они понадобятся, чтобы проявить себя.
– А почему я должна чувствовать то, что чувствуют другие?
– Может быть, это нужно не тебе.
– Я не могу пройти через это снова. Я умру. Как эльфы-эмпаты выдерживали это?
– Вполне возможно, – говорит Раймон, поднимаясь на ноги, – это твоя человечность усилила печаль Эвии. Может быть, ты обладаешь гиперэмпатией. – Он улыбается, как будто сказал что-то смешное, и тут я замечаю, что он вытянул руку и поднял одну ногу, подражая супергерою из комиксов, собирающемуся взлететь. Герб был прав, мы не очень хорошо влияем на эльфов, но забавно видеть, как Раймон пытается шутить. Он садится рядом со мной на кровать и обнимает меня за плечи. Я кладу голову ему на грудь.