Легенда о Сонной Лощине (сборник)
Шрифт:
– Ваше счастье, молодой человек, – сказал Антони ван дер Хейден, – ваше счастье, что вам довелось свалиться за борт сегодня – и только сегодня, ибо завтра ни свет ни заря мы снимаемся с лагеря и отправляемся по домам, и вы напрасно стали бы искать среди этих пустынных гор, чем утолить свой голод... Но пошевеливайтесь, ребятки, пошевеливайтесь! Давайте посмотрим, что там за варево поспело на ужин? Котел уже давно на огне, и мой желудок кричит караул; я готов поручиться, что наш гость также не станет раздумывать над едой.
В маленьком лагере поднялась невообразимая суматоха. Один из охотников вывернул содержимое котла в деревянную миску огромных размеров; другой притащил плоский обломок скалы, из которого устроил нечто вроде стола; третий, сбегав к пинассе, принес все, что нужно
Вскоре на столе появилась простая, но сытная пища: дымившаяся в миске дичина, холодная ветчина, вареная кукуруза и огромные караваи румяного домашнего хлеба. Никогда еще Дольф не ел с таким наслаждением. Он оросил свой ужин парой-другой глотков из бутылки Антони ван дер Хейдена и почувствовал, как веселая влага согревает кровь в его жилах и обволакивает теплом его сердце; теперь ни за что на свете не согласился бы он поменяться с кем-нибудь своим положением, будь то даже сам губернатор края.
Гер Антони тоже оживился и повеселел. Он выложил по крайней мере с полдюжины крепко посоленных анекдотов, которые заставили его белых спутников хохотать до упаду, тогда как индейцы хранили свою обычную серьезность и невозмутимость.
– Вот это и есть настоящая жизнь, мой мальчик, – сказал он, хлопая по плечу Дольфа. – Тот не мужчина, кто не научился презирать ветер и непогоду, бродить по лесам и пустыням, спать под деревьями и питаться в нужде листьями липы.
Размахивая приземистой пузатой бутылкой, он спел несколько куплетов из голландской застольной: его мирмидоняне подхватили ее, лес огласился эхом, и все было так, как в славной старинной песне:
На крик их стихии взметнулись кругом;
Лишь служба была свершена,
За стол они сели в бездумном веселье
И знатно упились вином.
Несмотря на свое веселое и добродушное настроение, гер Антони не забывал тем не менее наблюдать за порядком. Одну из бутылок он предоставил в полное распоряжение Дольфа; зная, однако, с кем ему приходится иметь дело, своим приятелям он наливал сам и особо следил за индейцами, которым достался весьма умеренный паек водки. По окончании ужина индейцы выпили свою порцию, выкурили по трубке, завернулись с головой в одеяла и, растянувшись на голой земле ногами к огню, вскоре крепко заснули, напоминая собою свору уставших гончих. Остальные продолжали сидеть, калякая у огня, который из-за окутывавшего лес мрака и сырости – следствия пронесшейся недавно грозы – казался по-особому привлекательным и уютным. Буйное веселье, которое царило за ужином, понемногу угомонилось; речь зашла об охотничьих приключениях, подвигах и опасностях, таящихся среди девственных диких лесов; многое из того, о чем говорилось в тот раз у костра, было настолько необыкновенно и невероятно, что, воспроизведя здесь эти рассказы, я рисковал бы заронить сомнение в правдивости Антони ван дер Хейдена и его спутников.
Название племени, сопровождавшего Ахилла на троянскую войну, – синоним верности и беспрекословного подчинения. вспомнили множество легенд и предании, связанных с рекою и расположенными на ней поселениями; было очевидно, что по части историй этого рода гср Антони обладает совершенно исключительными познаниями. Пока этот крепкий лесной бродяга, сидя на причудливо искривленных корнях дерева, заменявших ему в известной степени кресло, выкладывал одну за другой свои несусветные побасенки, Дольф глядел на это решительное лицо, освещенное светом костра; что-то в нем снова напомнило ему призрак из "Дома с привидениями", какое-то смутное сходство, сказывавшееся не столько в отдельных чертах, сколько в общем выражении и во всем облике.
Вторичное обсуждение обстоятельств, при которых произошло падение Дольфа за борт, повлекло за собою рассказы о несчастиях и злоключениях, выпавших на долю тех, кто плавал по этой великой реке, в особенности на заре истории здешних колоний, причем большинство событий гер Антони глубокомысленно объяснял сверхъестественными причинами. Дольфа немало удивили подобные толкования, но пожилой джентльмен заверил его, что среди обитающих на реке поселенцев распространено глубочайшее убеждение, будто местные горы находятся под властью сверхъестественных и враждебных людям существ, затаивших, по-видимому, давнюю злобу против колонистов-голландцев. В силу этого они с незапамятных времен находят особое удовольствие – так они изливают желчь и удовлетворяют свои причуды – в том, чтобы потешаться над голландскими шкиперами; они досаждают последним внезапными шквалами, дующими в лоб ветрами, встречными течениями и препятствиями всякого рода, так что голландец-мореплаватель издавна вынужден был проявлять исключительную осторожность и предусмотрительность: бросать якорь с наступлением темноты, спускать бизань-рею или даже весь парус, едва лишь над горами покажется круглое облачко, – короче говоря, принимать столько предосторожностей, что зачастую ему приходится тратить невероятное количество времени, чтобы с величайшими трудностями подняться вверх по реке.
– Некоторые, – сказал он, – считают, что эти враждебные силы – не что иное, как духи, вызванные в давние времена индейскими колдунами, решившими отомстить чужеземцам, которые лишили их родины. Их чарам приписывают даже неудачу, постигшую знаменитого Гендрика Гудзона во время его смелого плавания вверх по реке в поисках северо-западного прохода; сам он считал, что корабль его сел на камни, а на самом деле это было не чем иным, как происками все тех же злонамеренных колдунов, не позволивших ему следовать по правильному пути и проложить дорогу в Китай.
– Большинство, однако, – продолжал гер Антони, – полагает, что все невероятные происшествия, имевшие место на этой реке, а также трудности, с которыми сталкиваются плавающие по ней голландские шкиперы, находят объяснение в старинной легенде о загадочном корабле, появляющемся в шторм у мыса Пойнт-но-Пойнт [ *].
Узнав, что Дольфу это предание неизвестно, гер Антони воззрился на него недоумевающим взглядом и, наконец, задал ему вопрос: где же он жил и воспитывался, что не осведомлен о столь значительном в истории края факте? Он решил поэтому, дабы скоротать остаток этого вечера, изложить предание о загадочном корабле – насколько это будет позволено ему памятью – в тех же словах, в каких оно было записано мингером Селином, одним из ранних поэтов провинции Новые Нидерланды. Он помешал угли в костре, который, как маленький вулкан, извергнул из себя снопы искр, взвившихся между деревьями, устроился поудобнее на своем корневище, откинул назад голову и, прикрыв на несколько мгновений глаза, чтобы собраться с мыслями, принялся рассказывать следующую легенду.
Загадочный корабль
Как-то давным-давно, в золотой век провинции Новые Нидерланды – ею правил тогда Боутер ван Твиллер, по прозванию Глубокомысленный, – обитатели Манхеттена были не на шутку встревожены страшной грозой с громом и молнией, разразившейся знойным, душным днем в период летнего солнцестояния. Дождь лил как из ведра; падая на землю, он рассыпался мелкими брызгами и стелился над нею густой пеленой. Гром грохотал и прокатывался, казалось, над самыми крышами; видно было, как у церкви святого Николая металась зигзагами молния; трижды, но тщетно метила она поразить ее флюгер. Почти до самого основания была разбита новая печная труба на доме Гаррета Хорна; Доффи Мидлербергер при въезде в город свалился без чувств со своей плешивой кобылы. Словом, пронеслась одна из тех редкостных гроз, которая на памяти весьма уважаемой личности, встречавшейся в любом городе и именуемой "старейшим из старожилов", случилась только однажды.
Великий ужас охватил почтенных обитательниц Манхеттена. Они скликали своих детей и искали убежища в погребах, предварительно повесив подкову на железный стержень, поддерживающий полог каждой кровати, дабы он, избави боже, не притянул как-нибудь молнии. Буря, наконец, стала стихать; грозные раскаты сменились едва слышным глухим ворчанием далекого грома; лучи садившегося за тучами солнца, прорываясь сквозь их бахрому, превращали широкое лоно залива в ослепительно сверкающее море жидкого золота.