Легенда о Травкине
Шрифт:
И получилось так, что уже к началу 60-х годов Травкина в степи знали все, стар и млад. Какой-нибудь зазеленевший от старости аксакал, не гадая о том, кто восседает в Москве на байском ковре, при виде Травкина сползал со своей вислоухой лошаденки, чтоб троекратно, по-русски, облобызаться с великим визирем. Если «газик» Вадима Алексеевича ремонтировался, а была срочная нужда попасть на отдаленную площадку, то Травкин обычно скорым шагом выходил на большак — и не было отбоя от желавших доставить его в любую точку полигона. Ездить офицерскими автобусами Травкин избегал, потому что даже расплывшиеся полковники испытывали потребность оторваться от сидений, чтобы уступить Вадиму Алексеевичу место, не говоря уж о лейтенантах. «Волги» и «Москвичи» вниманием
В степи на первых порах его мучили конъюнктивиты, от солончаков и озерных вод воспалялись глаза. Но потом стойкий к невзгодам организм одолел все хвори, глаза обрели зоркость, поджарое тело научилось охлаждать себя в жару и утеплять в морозы, загар впитался в кожу, сделал малозаметными ранние морщины. Крупные белые зубы, открываясь при улыбке, придавали смуглости матовый оттенок, и от этой улыбки женщины хорошели. Далеко не красавец, Вадим Алексеевич редко прибегал к сокрушающей женщин улыбке, довольствуясь мужской славой своей.
3
Покинув хибару, к зиме не приспособленную, потаскавшись года полтора по гостиницам, с их клопами и комарами, Травкин перебрался в домик на берегу озера. Жилище это было подарком не судьбы, а опального авиаконструктора, генерала, отказавшегося создавать некий гибрид, в котором счастливо объединились бы: маневренность истребителя, скорость перехватчика, грузоподъемность транспортного великана, дальность полета стратегического бомбардировщика, комфортабельность салонов пассажирского лайнера. Работодателям своим конструктор посоветовал отправиться на олимпийские игры и участвовать во всех видах программы сразу, за что и был премирован полигоном, где неимоверно страдал, ибо нашелся податливый конструктор, начал такой гибрид разрабатывать, убедился в полной бесперспективности идеального самолета, но в ходе испытаний макета получил материал колоссального теоретического значения. Но к этому времени работодатели уже спохватились, приняли меры, решено было — традиционно — уничтожить все следы, самолетом загрузили доменную печь, бумаги, к ублюдку благородных кровей относящиеся, просто сожгли.
Выслушав эту историю, Травкин сказал опальному генералу, что нет, не дураки работодатели, они всего лишь пылкие идеалисты. Они, веря в торжество человеческих возможностей, перенесли идеологические модели свои на мир вещей, в этом вина их.
Ссыльный генерал-лейтенант инженерно-технической службы въедливо спрашивал: могут ли все люди одинаково быстро бегать, одинаково легко покорять горные вершины, одинаково мощно толкать штангу? И отвечал: могут! Но тогда только, когда быстрота их — скорость черепахи, когда не горные вершины, а бугры за околицей, когда на штанге не сто пятьдесят килограммов, а полпудика. Вот к чему приведет вера во всемогущество человека! В разнообразии притязаний величие человечества, а не в установлении уровня, для всех обязательного! Ну, чем возразите, инженер Травкин?
Вадим Алексеевич покорно возражал: тяга работодателей к единообразию — всего лишь частный случай, ведь человечество на планете пробует себя во всех мыслимых ему вариантах.
Спорил Вадим Алексеевич вяло. Умозрительными казались ему рассуждения генерала. Он, Травкин, сжился с этой степью, почти плоской, по которой не разбежишься, на которой нет горных вершин, а тяжести умеренные. Любая станция — это прежде всего КУНГ, кузов универсальный нулевого габарита, в кузове аппаратура, залезай в КУНГ и думай.
Месяцами длился этот спор, пока не последовал из Москвы приказ, и прощенный авиаконструктор официально передал домик свой, из двух самолетных ящиков построенный, Травкину, и Вадим Алексеевич зажил припеваючи. Опрысканные адской смесью стены не держали на себе насекомых, сетка на окнах защищала от мух. Три комнатки, в одной — склад, там хранились меховые куртки, унты и брюки для пропившихся в дым настройщиков, кое-что из монтажного инструментария и папки со схемами и чертежами. Вадим Алексеевич научился жить так, что не замечал сотни километров дорог в жару и холод. Для далекой московской монтажки он давно превратился в почтово-телеграфный адресат и телефонный позывной, чему Травкин радовался. На совещания в Москву не летал, ссылаясь на неотложные дела, а от местных заседаний избавлялся и того проще: на своем «газике» заруливал в степь, подальше от штаба, поближе к площадкам.
У монтажки были особые причины держать Травкина подальше от себя, на полигоне. Монтажка богатела, заказчики не скупились, под конец года денег девать было некуда, однажды куплен был белый рояль и стыдливо упрятан в комнату для уборщиц. Рылся котлован под будущий дом, уже распределялись квартиры, списки уточнялись и согласовывались чуть ли не каждую неделю, начальники отделов грызлись, выбивая жилплощадь. В такой нервозной и ответственной обстановке Травкин, ютившийся в коммуналке, был, конечно, лишним.
4
Уже никто не задирал голову в небо, чтоб в лучах давно зашедшего солнца увидеть крохотный шарик, — пролетающий над степью спутник. Полигон, с которого запускались космонавты и спутники, был в сотнях километров от 4-й площадки, но изредка траектории взлета их проектировались на озеро, и тогда в ясный солнечный день второе светило появлялось в небе.
Однажды, в северо-западном углу полигона, настигло и Травкина это рукотворное явление природы, на пути к 41-й площадке, и ехавший с ним в «газике» малознакомый офицер вдохновенно сказал:
— Зрелище, а?.. Кр-расотища какая!.. С-сила! Страх забирает, когда подумаешь: сколько ж надо знать, уметь, чтоб такими махинами руководить!.. Главный конструктор фирмы этой — не знаете кто?
Травкин не знал. Да и мало кто знал. «Главный Конструктор» — так именовался газетами человек, возглавлявший ракетное дело. Иногда проскакивали детали: «Добрый, широкоплечий, с хорошей русской фамилией». На полигоне, как и везде, велись разговоры о нем, разные разговоры. Что человек засекречен — это понятно и близко. Ну, скромен — так потому скромен, что уж очень на самых верхах любят о себе пошуметь.
— А я знаю, — с тихой гордостью произнес малознакомый офицер и оглянулся. — Королев Сергей Павлович. Ну?
Травкин не издал ни звука. Королев так Королев. Сергей Павлович так Сергей Павлович. Фамилия эта проскакивала изредка в разговорах ракетчиков. Не раз уже включали Травкина в комиссии и везли к обломкам ракет. В одной из таких поездок и услышал Вадим Алексеевич эту фамилию.
— Голова!.. — продолжал восхищаться Королевым офицер. — Уй, какая голова!.. Академик! Дважды Герой соцтруда!.. Первым увидел: будущее — за ракетами. Всю жизнь строил их, я узнавал. Бауманское кончил в тридцатом году, работал в ЦАГИ, потом заведовал ракетным отделом в НИИ. Не воевал. Да кто ж станет рисковать такой головой! Заместителем главного конструктора был в одном ОКБ, сам испытывал — сам! — на самолете ракетную установку. Без него, наверное, и «катюши» не получились бы. Так что — воевал все-таки, внес лепту...