Легенда
Шрифт:
Вырезав десять удилищ, мы спустились к Ангаре.
Сколько я ни смотрю на Ангару, не могу привык-
нуть к ней. Она несется, как поезд, как падающий с не-
ба ястреб, но тихо, без бурунов и шума, только поверх-
ность напряженно пузырится, водоворотит… И стоит
удивительная тишина, в которой слышно, как шуршат
камешки по дну, а перед глазами несется, несется би-
рюзовая, чистая, как слеза, вода.
И перед этим тихим стремительным чудом я про-
сто
и дерзком побеге Ангары. Я смотрю, и голова кружит-
ся; кажется, что это во сне.
Ленька забросил удочки и подпер их камнями.
— Значит, искупаемся?
— Страшно…
— Ничего! Вот я Енисей переплывал — пять кило-
метров,— вот это я тебе скажу!
Я набрался храбрости и с разбегу шлепнулся в во-
ду. Сначала мне показалось, что вокруг кипяток. Ды-
хание захватило, я раскрывал рот и не мог крикнуть.
Течение понесло меня, как соломинку. Барахтаясь из
последних сил, я выполз по-собачьи на гальку и толь-
ко тут глотнул воздуха.
131
А Ленька стоял по грудь в воде, похлопывал себя
по плечам и хохотал:
— Кусается? А? Добра! Быстрина! Хороша! Ага-а!
Он, словно тюлень, нырял, фыркал, булькал и был
наверху блаженства. Я воротился по берегу к нашей
одежде, попробовал снова зайти по щиколотки. Ноги
заломило, будто я стал в лед, заболели все кости. Это
было тем более удивительно, что сверху жарко припе-
кало солнце, и галька на берегу была горячая, как
угли. Я выскочил.
— Да ты привыкай! — уговаривал Ленька. Он за-
плыл далеко саженками,— Привыкай, это тебе Сибирь!
Еще раз я окунулся, просидел в воде десять секунд
и с позорным воем шарахнулся на берег. Зуб на зуб не
попадал. Ленька пришел довольный, раскрасневшийся
и снисходительно утешил:
— Привыкнешь. Я тоже, как Енисей переплыл,
двое суток на печи лежал.
Нет, не переплыть мне Енисея… Почему же я такой
хилый, почему меня угораздило родиться и вырасти в
городе? Эх!.. А я еще когда-то воображал, что сильный.
Сколько раз я занимал первые места на школьных
кроссах!
Настроение мое упало, вдруг стало почему-то тош-
нить. Что-то за последнее время меня часто мутит. Да
это и неудивительно: ешь что попало, когда придется,
к тому же устаешь.
Поплавки всех десяти удочек почему-то потонули —
наверно, размокли. Но Ленька щелкнул языком:
— Порядок! Уже сидят.
Он подошел к удочкам и спокойно вытащил по оче-
реди десять бычков, рыжих, головастых; самый ма-
ленький
нул от изумления.
— Иная рыба глотнула — ну, пошла водить, шу-
132
мит, не соглашается,— пояснял Ленька, наживляя
крючки.— А бычок — парень с крупной головой; взял
крючок и сидит спокойно. Знает: попался. Мы сделаем
так: я буду закидывать, а ты таскай. Они там уже в
очередь построились.
Я не верил своим глазам. Ленька шел впереди, за-
брасывал удочку и клал ее на воду. Я сейчас же брал,
тянул — и снимал бычка. Это было ни на что не похо-
же. После первой же сотни такое однообразное, неве-
роятное ужение превратилось просто в машинальную
работу. Дергали, дергали — ну что редиску в огороде!
Ухи мы наелись до отвала, а потом спали на горя-
чих камнях.
Я проснулся первый. Становилось уже прохладно.
Ленька вкусно храпел, широкогрудый, мускулистый,
как Геркулес в Пушкинском музее. По-прежнему стоя-
ла тишина, шуршали камешки, и Ангара бесшумным
миражем неслась мимо.
Вдали сквозь дымку я только теперь заметил кро-
хотные силуэты шести портальных кранов; крайний —
мой… Точка, островок, пятачок культуры в этом не-
тронутом, диком мире. И меня сюда занесло. Выдер-
жу ли?
Опять меня замутило. Вспомнил про уху, и стало
гадко: в ней плавали разваренные головы, плавники,
а мы хлебали, хрустели головами. Не надо было мне
столько есть… Да, я в школе брал первые места на со-
ревнованиях, а тут оказалось, что я просто малявка.
Вот Леньке дай в руки ружье да ржавый крючок и пу-
сти его на год, на два в тайгу — и он проживет, ничего
ему не страшно; мир для него — дом родной, и строй-
ка для него — игрушка. А я…
От заходящего солнца Ангара отливала лиловым,
зеленым, золотилась. Это было фантастично. Большие
рыбины играли, бултыхались то там, то тут. Над соп-
133
ками огненными крыльями раскинулись вечерние об-
лака. И чем краше становилось вокруг, тем тревожнее
бежали мои мысли.
— Ленька, вставай, пошли, пошли домой!
— Что с тобой?
— Ничего. Пошли домой.
— Да на тебе лица нет! Что случилось?
— Да ничего же! Тошнит…
— Ну-у… Ухи объелся. Погоди, бычков подловим
и пойдем.
— Не хочу бычков! Идем сейчас же! — Я сказал
это таким неожиданно капризным тоном, что самому
стало стыдно, а Ленька захлопал глазами.