Легенды Западного побережья (сборник)

Ле Гуин Урсула Кребер

— Подпевайте! Пойте со мною вместе! — предложил Оррек и поднял лютню. Люди сразу притихли, а он громко пропел первую строку своей песни «Свобода»: «Как во тьме ночи зимней…»

И мы запели с ним вместе. Песню подхватили тысячи голосов. Дезак был прав: жители Ансула отлично знали эту песню. Не из книг, книг у нас больше не было. Эта песня носилась в воздухе — ее передавали из уст в уста, из сердца в сердце.

И вот отзвучал последний аккорд. После этого, естественно, наступила тишина, но длилась она всего несколько мгновений. А потом толпа зашумела с новой силой; вновь зазвучали приветствия, похвалы и просьбы спеть что-нибудь еще; впрочем, слышались и гневные выкрики в адрес исполнителя. И вдруг из глубины толпы донесся низкий мужской голос, выкрикивавший: «Леро! Леро! Леро!», и множество других голосов тут же подхватили этот зов, повторяя его нараспев, все громче и громче, и пристукивая в такт ногами. Я никогда не слышала ничего подобного, но знала, что это, должно быть, одна из старинных обрядовых песен, которые исполняли во время торжественных шествий, поклоняясь богине Леро. Прежде, когда мы еще вольны были воздавать хвалу нашим богам, песню эту, разумеется, пели открыто, на улицах. Я заметила, что конный патруль начал решительно проталкиваться сквозь толпу — видимо, в поисках зачинщика, — и это вызвало достаточно сильное смятение, так что песня постепенно утратила свою силу и смолкла. Мне было видно, что Оррек и Грай осторожно спустились по лестнице и пытаются пробраться к восточной стороне площади как бы позади отряда альдов. Толпа по-прежнему мешала всадникам проехать, но все же постепенно расступалась — трудно не отойти в сторону, когда прямо на тебя едет вооруженный воин на боевом коне, уж это-то я знала по собственному опыту. Незаметно соскользнув с пьедестала, я ужом ввинтилась в толпу, с огромным трудом выбралась на улицу, ведущую к площади Совета, и бегом промчалась по ней, срезая путь. За Домом Совета, уже на Западной улице, я и встретилась с Орреком и Грай.

Толпа все еще шла за ними, но, в общем, не по пятам, да и основная ее часть остановилась у моста над Северным каналом. Люди понимали: поэты и певцы священны, нельзя грубо вмешиваться в их жизнь. От статуи Севна мне хорошо было видно, как люди касались каменных плит, на которых до этого стоял Оррек, — так касаются алтаря бога, желая получить его благословение; и никто не решался ступить туда, куда только что ступала нога поэта. Вот потому они и следовали за ним на почтительном расстоянии, продолжая выкрикивать в его адрес похвалы и шутки и распевать сочиненный им гимн свободе. И порой над толпой вновь начинал звучать тот же молитвенный призыв: «О Леро! Леро! Леро!»

Мы не сказали друг другу ни слова, поднимаясь по склону холма к Галваманду. Смуглое лицо Оррека было почти серым от усталости; шел он, как слепой, и Грай вела его за руку. Он сразу поднялся к себе, а Грай объяснила, что ничего страшного, ему просто нужно немного отдохнуть и прийти в себя. Только тут я начала понимать, чего стоит Орреку его дар.

Ближе к вечеру я сидела во дворе у конюшни и играла с очередным выводком котят. Кошки, которых приводила к нам Боми, всегда отличались пугливостью, а уж с тех пор, как в доме появилась Шетар, и вовсе постоянно прятались, зато котята страха не знали. Они уже успели немного подрасти и были ужасно забавными: охотились друг на друга, шныряя по сложенным во дворе дровам, кувыркались и катались по земле, время от времени замирая и внимательно глядя вокруг своими круглыми глазищами, а потом снова, как пушинки, взлетали в воздух. Гудит только что закончил выгуливать Звезду и, подойдя ко мне, тоже смотрел на котят — хмуро, неодобрительно. Заметив, что один котенок попал в беду — забрался на столб и не знает, как спуститься, — Гудит осторожно, точно какую-то колючку, снял вцепившегося когтями в столб и жалобно мяукавшего малыша и снова посадил его на дрова, ласково приговаривая: «Ах ты, паразит!»

Вдруг послышался стук копыт, во двор въехал какой-то офицер в голубом плаще и остановился у ворот.

— Ну, что надо? — весьма неприветливо спросил Гудит, выпрямляя согбенную спину и гневно поглядывая на незваного гостя. Никто никогда не въезжал в его владения без приглашения.

— Послание от ганда Ансула поэту Орреку Каспро, — сказал альд.

— Ну?

Офицер как-то странно посмотрел на старика, но все же довольно вежливо поклонился и сказал:

— Ганд желает, чтобы поэт Каспро прибыл к нему во дворец завтра в полдень.

Гудит коротко кивнул и повернулся к нему спиной. Я тоже отвернулась — якобы чтобы поднять с земли котенка. Я сразу узнала эту элегантную гнедую кобылу.

— Эй, Мем, — окликнул меня кто-то. Я так и застыла. Неохотно обернувшись, я увидела перед собой Симме. Офицер уже задом выводил свою кобылу в ворота, потом что-то крикнул Симме, развернулся и поехал прочь, а Симме помахал ему рукой.

— Это мой отец, — сказал он мне с гордостью. — Я попросил его взять меня с собой. Мне хотелось посмотреть, где ты живешь. — Улыбка медленно сползала с его лица, потому что я, не говоря ни слова, продолжала смотреть на него в упор. — А дом у вас и впрямь очень большой… громадный даже… — пробормотал он. — Даже больше, чем дворец ганда. Наверное… — Я молчала и по-прежнему смотрела прямо на него. — Я таких больших домов никогда и не видел.

Я невольно кивнула. И он сразу приободрился и спросил:

— Это что у тебя?

Он наклонился над котенком, который вертелся у меня в руках и ужасно царапался.

— Котенок, — сказала я.

— Ой, это, наверное, детеныш той львицы, да? И как только человек может быть настолько глуп?

— Нет, это самый обыкновенный котенок. На! — И я сунула ему котенка.

— Ух ты! — сказал он и чуть не уронил его. Котенок тут же вырвался и бросился наутек, задравши хвост.

— Ну и когти у него! — Симме сосал оцарапанную руку.

— Да, это весьма опасный зверь, — подтвердила я насмешливо.

Он смутился. Он вечно смущался. И было бы, пожалуй, несправедливо воспользоваться тем, что человека так легко смутить. Но и сопротивляться подобному искушению было трудно.

— Можно мне посмотреть ваш дом? — нерешительно спросил Симме.

Я выпрямилась, отряхнула руки и решительно заявила:

— Нет. Снаружи смотри сколько хочешь, но внутрь тебе заходить нельзя. Впрочем, тебе и сюда-то заходить не стоило. Незнакомым людям и иностранцам полагается ждать в переднем дворе, пока их не пригласят пройти внутрь. А воспитанные люди спешиваются еще на улице и, прежде чем войти в передний двор, почтительно касаются Священного Камня в воротах.

— Но я же не знал! — Он опять смутился и даже немного попятился.

— Я знаю, что ты не знал. Вы, альды, вообще ничего о нас не знаете. Вы знаете только, что нам нельзя к вам в жилище входить. Вы не знаете даже того, что и вам нельзя входить в наши дома. Вы невежественны и невоспитанны! — Я все пыталась взять себя в руки и как-то усмирить тот яростный гнев, что так и рвался из моей души наружу.

— Слушай, ты не сердись на меня. Я ведь надеялся, что мы друзьями могли бы стать, — сказал Симме, как всегда смущенно, даже униженно. Но, вообще-то, чтобы сказать это мне в такую минуту, от него все же требовалось определенное мужество.

Я двинулась к воротам, и он последовал за мной.

— Как же мы можем быть друзьями? — насмешливо спросила я. — Я же раб, ты что, забыл?

— Нет, ты не раб. Рабы — это… Рабами бывают евнухи, женщины и еще… — У него явно не хватило слов, чтобы поточнее определить понятие «раб».

— Рабы — это люди, которые вынуждены делать все, что им прикажет хозяин. А если вздумают отказываться, их побьют или даже убьют. Ты говоришь, что вы — хозяева Ансула. Значит, мы — ваши рабы.

— Но ты же ничего не делаешь по моему приказу. Да я тебе и не приказываю, — возразил он. — Значит, никакой ты не раб.

Тут он был, пожалуй, прав.

Мы уже довольно далеко отошли от конюшни и брели вдоль высокой северной стены главного дома.

Фундамент под ним сложен из массивных каменных глыб, квадратных в сечении, и на целых десять футов возвышается над землей; а над ним — еще несколько этажей из красивого обработанного камня с высокими окнами, украшенными двойными арками, а на самом верху резные карнизы поддерживают глубокие скаты черепичной крыши. Симме несколько раз вскинул туда глаза — быстро, нерешительно, точно лошадь, когда смотрит на незнакомый предмет, который ее пугает.