Легион Безголовый
Шрифт:
Монокль прослушивает сообщения из камеры Баобабовой. Машка оказалась права, все здесь прослушивается, все под контролем. Иного и не ожидалось. Мы не в Федеральном собрании, а в лечебнице. У больных тайн быть не должно.
Искаженный расстоянием и записывающей аппаратурой мой голос кажется жалким и беспомощным: “…Может, не надо? — Убью гаденыша!” — Звук реверса похож на гулкий выстрел. Главврач вздрагивает, напрягается. Но слышит снова мой жалкий голос. Расслабляется. Вступает Баобабова. Выстрел. Вскакивает. Расслабляется. И так повторяется раз за разом. Долго ли продержится Монокль?
— Паяц, — шепчет она, морща нос. Носик. С серебряным колечком. И закуривает сигарету.
По опыту знаю, что в засаде можно провести долгие часы. Устраиваюсь поудобнее, стараясь не вдыхать дым от баобабовских сигарет. Даже зеваю, чем вызываю неодобрение прапорщика. В засаде, как при наружном, а в нашем случае при внутреннем наблюдении, спать не рекомендуется. Иначе в самый неподходящий момент выскочат плохие ребята и сделают ноги.
От непосильных провалов в мир сновидений отвлекает скрип дверей. Отчего-то в клиниках всегда несмазанные дверные петли. Я знаю, отчего. Спирт выдают, а машинное масло не положено.
Прижимаюсь к решетке, пытаясь подсмотреть, кто же явился к Моноклю. Машка поступает точно так же. От несогласованных действий сталкиваемся лбами. Несколько минут уходит на то, чтобы выяснить, если мы на работе, а не в мирной обстановке — есть ли необходимость повторного столкновения? На всякий случай заранее миримся, слегка соприкоснувшись головами. С Баобабовой вообще лучше не ссориться.
Мы еще хотим дернуть друг друга за мизинец, чтобы палец на курке никогда не дрожал, но от старого милицейского обычая нас отвлекает голос из-под вентиляционной решетки.
— Привет, пап.
Дальше все происходит совсем не так, как планировалось.
Машка тычется носом в решетку. Я пристраиваю свой нос рядышком. И одновременно вздрагиваем. Таких совпадений не бывает.
У рогатой вешалки снимает джинсовую курточку пацан из аэропорта. Тот самый пацан, выстругавший “Ту”.
От резкого телодвижения пепел баобабовской сигареты срывается с кончика и беспрепятственно пролетает между отверстиями вентиляционной решетки.
А внизу стоит главный врач, который на данный момент является одним из главных подозреваемых.
В голове проносятся видения того, что сейчас случится: раскаленный пепел сваливается на макушку Монокля, главный врач кричит от непереносимой боли, вызывает охрану, пожарную команду и санитаров, в результате нас с Баобабовой позорно выдворяют из клиники за шпионскую и подрывную деятельность, несовместимую со званием больного и личного санитара. Естественно, без права возврата. Генерал разъярен, Угробов зол. Садовник остается без всякой надежды выбраться из клиники.
Баобабова, годами обучавшаяся на лучших тренировочных площадках спецподразделений, реагирует молниеносно. Бесшумным рывком срывает с шурупов решетку. Вторым рывком, крепко ухватив меня за шиворот, скидывает вслед за пеплом.
Я лечу вниз и думаю только об одном. Неужели главному врачу будет приятнее, если ему на голову упадет не пепел, а старший лейтенант?
Но у Машки насчет меня другие планы. В падении перехватывает меня за ремень. Крепкий импортный ремень из крокодильей кожи, производства китайских мальчиков. У меня остается только мгновение, чтобы сообразить, что от меня хотят.
Выбрасываю вперед ладошку и на последних миллиметрах ловлю пепел. Чувствую, что часть тела, заключенная в джинсы, перевешивают ту часть, которая думает. Цепляюсь за жизнь, словно паук. Растопыриваюсь, как могу, сохраняя шаткое равновесие. Монокль, пока ничего не замечая, вертит головой. Его редкие волосики лезут мне в нос, щекочут, вызывая бурное желание чихнуть. И тогда провал полный. Трудно не заметить человека, который чихает вам на голову.
Осторожно подергиваю кончиком указательного пальчика. Если Машка, как сама она говорит, не полная дура, то поймет, что мне срочно необходимо покинуть воздушное пространство кабинета. Пацан уже завершил вешать куртку и вот-вот собирается обернуться к Моноклю.
И снова баобабовская выучка удивляет всех, кто ее видит. И хоть видят ее немногие, но данный факт не умаляет ее умений. Выдергивает меня с двойной перегрузкой, выкидывает в вентиляционный короб, захлопывает решетку.
— Надо сказать, чтобы крыс перетравили, — говорит Монокль, задирая голову и осматривая потолок. — Привет, сынок.
Я уже пришел в себя и способен трезво оценивать ситуацию.
Значит, вот какая у нас перспектива! Папка, значит, в клинике орудует, а сынок гениальный самолетики деревянные запускает. Бандитская шайка. И никаких сомнений.
Прислушиваемся к разговору папаши и сына. Баобабова на всякий случай стенографирует. Непонятный, в общем-то, разговор, но для следствия все сгодится.
— Ситуация выходит из-под контроля. — Это Монокль жалуется. И он прав, ситуация никудышная.
— Я был у них, папа.
А это и так понятно, что пацан. У кого — у них? У нас? Или у Охотников?
— Что сказали?
— Они не хотят возвращаться. Им понравилось. — Если разговор о гостях, то слова Садовника подтверждаются слово в слово. Гостям понравилось убивать людей, и они отказываются от обратного билета.
Монокль в сердцах стучит ладошкой об стол. Вроде нервничает. Отчего?
— Надо что-то делать! Надо что-то делать! С каждым днем их все больше и больше. И их поведение становится антисоциальным. А ведь я тебя предупреждал, игрушки до добра не доведут. — Папа обвиняет сына. Вот он, извечный конфликт отцов и детей.
— Но, папа…
“Папа, папа, что я буду делать? Папа, папа, как я буду жить?”
Машка толкается лбом, чтобы не отвлекался. Звонит телефон. Монокль поднимает и кладет обратно трубку. У него внутрисемейные разборки.
— Нас никто не хочет слушать, никто не хочет верить. Считают меня сумасшедшим. Никто не понимает, что весь мир приговорен. Сынок… Неужели мы не можем перекрыть канал?
Черт! Монокль беспокоится о перекрытии канала? Что это может значить? Товарищ с нами? Или беспокоится за своих?