Легион ужастиков
Шрифт:
Пустыня шла, заметая следы, приближалась так же, как уходило всё живое, кроме человека. Одного колодца хватало, чтобы напоить несколько метров ещё плодородной земли с бобами и фасолью, дать воды людям и козам, смотрящим вдаль, привязанным к центровому дому, ставшему храмом.
Манька вытерла пот с лица, плеснула ведро на грядку с чахлой листвой и помолилась. Осенив крестом землю, она вернулась к дому, погладила старого друга по холке. Шерсть жёсткая, тёплая, зарыться бы в неё руками, раззадорить чудовище, чтоб пёс весело прыгнул сверху, ткнулся мокрым носом, лизнул лицо – прогнал подступающую лихорадку и румянец
Сколько дано, чтобы жить: руки и способность понимать, а люди закрывали окна, чтобы не видеть. Пёс хотел пить, а никто не пришёл. Никто не мешал Маньке выплёскивать воду в надежде на хоть бы и последний урожай. Никто не помогал уносить последнее ведро в дом и делить по нуждам.
Зверь слушал шёпот ушедших, смотрел на тощих коз и следы, засыпанные песком. Но хотел всего лишь пить, когда Манька, будто случайно вспомнив, вышла из дверей и плеснула в миску воды, протянула руку. Он вцепился зубами и рванул на себя. Перехватив за горло, пёс мотал тело женщины, глотал кровь, не разжимая челюстей, пока не затих последний хрип. Тогда только взвыл, горько и громко, а маленькие уродцы вышли из дома. Ноги и руки как обтянутые кожей сломанные спички, безволосые круглые головы с ясными голубыми глазами, пустые бурдюки вместо животов. Кровь матери тонким ручьём текла им под ноги. Алая вода, чернея, собиралась в лужу и уходила в землю, лишь один из сыновей, самый младший, зачерпнул пригоршню и поднёс ко рту.
Никто из соседей не видел, как дитё подползло к псу, прижалось к его морде и взяло из пасти кусок мяса, чтобы наесться впервые за много дней.
Дети барахтались в пыли, дрались и ели, таскали мохнатое чудовище, душили верёвкой, пытаясь снять поводок. Пёс не трогал детей – он смотрел вокруг, скульптура самого себя, такая же огромная и пушистая туча-облако, стремящаяся вдаль во вновь обретённой свободе. Так или иначе путей всегда больше, чем один. Надо только увидеть.
Белый
Артём Виноградов
– Белый, серый, красный, зелёный, жёлтый. Сиреневый!
Крохотное воспоминание тревожило мозг. Катя указывала пальцем на скалы и удивлялась, какие они разные. Когда это было? Две или три тысячи метров назад? Три дня назад или неделю? Было ли это вообще?
Нет, не было. Не могло быть просто потому, что таких цветов не существует. И Кати не существует. И его не существует, есть только парящая в буране мысль.
Твари вгрызались в ноги, пытаясь добраться до его крови. Красная. Да, это он помнил, кровь – красная. Зачем им красная, если сами они белые? А может, им просто все равно. Они найдут свою жертву, как бы она ни старалась уйти – не сможет. Вот как сейчас. Белые, они носились вокруг и кусали, кусали, кусали.
Одежда им не мешала. Четыре разноцветных слоя – они их даже не заметили. И кожу прогрызли, купаясь в его крови, резвясь среди органов. А может, и не кровь им нужна. Но что тогда? Зачем? Что нужно от него этим прожорливым? Белым.
Глаза еле видели. Сквозь дрожащие веки он разбирал только носящихся вокруг белых. Ещё силуэты, но, кому они принадлежат, вспомнить бы.
Сквозь вой, принадлежащий то ли ветру, то ли белым, он услышал крик. Бурый – отчаяние пополам со страхом. Кто-то рыдал. Очень далеко, не дотянуться, не достать, не утешить. Где-то там, в другом мире.
Внезапно мельтешение перед глазами прекратилось, будто кто-то махнул рукой. На мгновение ему даже показалось, что он увидел небо. Голубое. Но его тут же закрыла фигура. Высокая, заслоняющее всё. Седая голова, белый, с выглядывающей из-под него чёрной тканью балахон.
– Хан.
Повелитель Неба коротко кивнул. Его лицо не выражало ничего – не пугало, не обнадёживало. Он был здесь всегда, задолго до первых людей. Он знал всё, больше, чем человек когда-то сможет узнать. Наверное, он понимал тех, кто приходил к нему. И отпускал. Но не всегда.
– Их отпусти.
Было всё ещё невозможно вспомнить, кого «их». Но Повелитель кивнул. Он знал. И он не жесток. Лишь суров с теми, кто слишком самоуверен, кто считает себя здесь хозяином, покорителем, а не гостем. Сознание пыталось понять, так ли всё было, но концентрации хватало лишь на пару секунд. Единственный вопрос бился в голове, ответ на него казался самым важным.
– Хан, это не обман? Цвета правда есть? Синий?
Повелитель медленно покачал головой. В его глазах промелькнула грусть. Хотелось поднять руку, чтобы показать ему на небо, мелькнувшее всего несколько секунд назад, но тело было сковано и не слушалось. Только губы ещё шевелились.
– Жёлтый?
Вновь отрицание. Конечно, нет. Всё это лишь выдумка, попытка облегчить страдания умирающего.
– Может, серый?
Вместо ответа вернулись белые. Даже Хан не мог сдерживать их, и они продолжили кусать и терзать то, что ещё оставалось живым.
– Хотя бы чёрный?
Повелитель нахмурился и запахнул плотнее свою хламиду, скрывая всё, кроме белого. Губы дрожали. Тело прошивало словно разрядами тока. Глухо, как из-под воды, ещё слышались голоса.
– Хватит, уходим!
– Здесь его оставим?
– Мы ему не поможем, только сами погибнем, Катя! Спасатели сейчас не придут. Подбери его рюкзак, вон, красный. И вперёд. Лагерь по траверсу ближе на сотню метров, в просветах мелькали жёлтые палатки.
– Здесь его оставим?! – настойчиво повторил голос, но ответ остался неслышен.
Уходите. Если вы и правда их видите, если способны, то уходите. Даже если это обман или дьявольская шутка. Обманываться хорошо. Просто мне уже известна правда. Нет никаких других цветов. Есть только один. Белый.
Хан наклонился над самым лицом.
Белый.
Протянул руку и провёл ладонью по глазам.
Белый.
Осталась только пелена. Вечная пелена.
Бе…
Охотник на бумажных птиц
Ксения Еленец