Шрифт:
Отец Фома
Отец Фома родился в середине пятидесятых на Урале в семье рабочего. Окончил среднюю школу, потом зооветтехникум. Каким-то чудом поступил в Московскую консерваторию, но после второго курса ушел в Ветеринарную академию им. Скрябина, по окончании которой был зачислен на должность научного сотрудника во Всесоюзный научно-исследовательский институт ветеринарной энтомологии. Потом защитил кандидатскую диссертацию, стал старшим научным сотрудником.
В августе 1992 года он принял постриг с именем Фома. В этом же году рукоположен в сан диакона, в следующем, на Рождество, – в сан иеромонаха. В 1995 году возведен в сан игумена. О нем я впервые услышал от диакона Николая: «Мал золотник, да дорог». Сказал он это, как будто забивал гвоздь в гроб невидимого противника, который, видимо, имел в виду «мал клоп, да вонюч». Почему, я понял, только оказавшись в Крестовоздвиженском храме на вечернем богослужении. Это было как раз время, когда я остался без своего первого «молчаливого»
Родился он в деревне под Тобольском. Прихожане говорили, что родителям не нравилось его хождение в церковь. К церкви его приучили старики. Часто он на покосе много слушал от старших людей про Бога. Много рассказывал и родной дед, с которым они лопатами копали карасей в речном иле, когда старицы пересыхали по осени.
Мама ругалась на его церковность, и он нашел замечательный способ все-таки ходить в храм. Покупал билет в кино и уверял, что идет на киносеанс. А сам шел в церковь, пономарил, пел на клиросе, звонил в колокола. И при этом у него был брат-близнец, который пошел по другому пути и поэтому рано спился. Сам отец Фома, как микробиолог, считал, что выпивать можно только понемножку для отдохновения, но именно не вина, а водки, и потом поспать для отдыха. Даже одному профессору, бросившему алкоголь, говорил, что совсем не пить – это гордыня. Но при этом рассказывал, как они студентами раз поставили вино из ягод и однажды на вечеринке пили много этого вина, а затем на свету увидели, что там, кроме ягод, на дне много тараканов. Это отбило охоту на вино. А потом и вовсе перестал употреблять спиртное после того, как одна бесноватая обличила его на весь скит: «Иеромонах, а водку пьет!»
Понятно было, почему отец Фома стал монахом, а не женился. Однажды его с иподьяконом зазвали на квартирный разговор преподаватели местного медицинского колледжа. Преподаватели начинали потихоньку приходить к вере и хотели поближе и запросто пообщаться с церковными. И вот кто-то из пожилых дам задал вопрос о несостоявшейся женитьбе отцу Фоме. Он запросто улыбнулся: «Так я же – маленького роста!»
Отец Фома умел говорить так:
– Отчаиваться не бесполезно. В своих душевных переживаниях дай себе возможность попечалиться, поунывать, поплакать, пожалеть себя: «Вот как мне себя жалко, как мне тяжело, как плохо». В этот момент ты сам себя испытываешь: кто это там во мне меня жалеет? Известно кто – тот, кто называет себя твоим лучшим другом. А ты ему, этому другу, неожиданно: «Пойди прочь!»
А потом раз и к Господу: «Научи меня, Господи, о Тебе так печалиться и плакать, как я сейчас себя жалею, чтобы моя душа по Тебе бы так сокрушалась, Тебя жаждала, чтобы мне так же к Тебе хотелось, с той же самой душевной силой! Мне бы так хотелось быть с Тобой, чтобы Ты был в моем сердце, которое пытается меня оплакать».
Да, отчаиваться не бесполезно. Нужно умно использовать эту силу, понимать, насколько печаль и грусть может вернуть силу молитве.
Когда отец Фома был маленьким, он работал на стройке прорабом. И что характерно, ни одной доски не украл. Но разговаривать по-строительному привык, а так как был горяч сердцем, то, сокрушаясь духом, сокрушал и русский язык. Когда же он стал монахом, привычку сокрушаться духом сразу оставить не мог. Поэтому злобно шипел: «Спаси Господи!» Духовник попенял ему на это:
– Отец Фома, вот мужик пьяный просыпается, а жена его корит-ругает. Она все правильно говорит, грехи его публично на всю квартиру называет. Он ее послушал, послушал да и говорит: «Ты все правильно сказала, но без любви, а значит, это неправда».
Отец Фома поразмышлял. Понял, что сразу угомониться не получится, и придумал для себя два «позволительных» ругательства – четырехэтажное и трехэтажное. Когда трудники в скиту опять чудили, он ругался на них так: «Да что ж это за гор-плод-овощ-торг!» или «Ну ты даешь, упр-снаб-сбыт!». Скоро и это прошло. Он просто ходил по скиту
Так как отец Фома был человеком ученым, к нему зачастила городская интеллигенция. Встречая одного из профессоров, отец Фома участливо спросил:
– Надеюсь, у вас все хорошо?
Профессор посмотрел на него болезненно, даже как-то презрительно, и сказал:
– Все хорошо только у идиотов.
Отец Фома повеселел:
– Я, видимо, конченый идиот, у меня все хорошо.
Помедлил, а потом снова спросил:
– Вот вы доктор наук, профессор, столько лет преподаете, столько книжек написали. Почему вы такой умный и при этом такой несчастный? Зачем быть умным и несчастным?
Профессор пристально посмотрел на отца Фому, и вдруг ему сделалось ужасно жалко себя:
– Да, я несчастен, а что мне делать?
– Отбросьте свой ум, скажите ему: «Уйди, ты заслоняешь мне Солнце. Ты надоел мне со своими умствованиями, со своими комплексами, самокопанием, ты достал меня, я хочу быть счастливым». И как только этот внутренний «друг» будет доставать вас, скажите ему твердо: «Отстань».
Профессор не поверил.
Отец Фома очень уставал от приходских старушек, которые постоянно жевали воск, ладан, березовые листочки на Троицу, еловые ветки на Рождество. И они бесконечно о чем-то говорили. И до службы, и во время службы, и после службы. А ругаться и «гонять паству» отец Фома не очень любил. Как-то однажды, идя из своего домика в храм, он услышал, как три старушки громко обсуждали, как в микроволновке печь паспорта, на какой температуре и какое время, «чтобы из космоса не следили». Отец Фома не стал входить в храм, вернулся к своему домику, обошел его три раза и только после этого вернулся в храм, пройдя мимо старушек, заинтригованных таким его поведением. Когда кто-то после службы его спросил, почему он так поступил, он отвечал: «Мое сердце было отвлечено разговорами старушек: я прогулялся, чтобы очиститься и уже в безмолвии сердца войти в храм. Духовник в юности советовал мне в таком случае строго посмотреть на болтушек, хлопнуть себя рукой по ноге и строго сказать: „У-у, бабы!“ Но у меня не получается».
Отец Фома просил прихожан:
– Не спрашивайте у меня совета по радикальным вопросам, которые вы можете решить с Богом только сами. Я могу все испортить. Вот, например, у нас был сторож. Однажды постом он купил себе салат из морской капусты, а в нем были креветки. Он не знал, что у него на креветки сильнейшая аллергия. А я, как назло, зашел к нему в шахматы поиграть. И у него на моих глазах начался отек Квинке. Это такая неприятная аллергическая реакция, от которой тело покрывается волдырями, словно вас покусали пчелы, но главное, опухает лицо и гортань, отчего можно задохнуться и умереть. Протекает все это очень быстро. Слава Богу, я немного знаю медицину, поэтому сбегал до аптечки и поставил ему антигистаминные препараты. Он уснул. Но я все равно боялся, что он задохнется. Тогда, если отек в глотке не даст ему дышать, я решился делать трахеотомию, точнее сказать, коникотомию, то есть я проделаю дыру у него в горле, чтобы он через нее дышал. Обычно используют нож и носик от фарфорового чайника, но я в тот момент нашел в сторожке только острый карандаш и плотную пластиковую обмотку от толстого провода, чтобы использовать ее вместо трубки. Сижу и всматриваюсь в опухшего, как Вий, сторожа. Смотрю, не задыхается ли он во сне. Через час приехала скорая. Спросили, какие препараты кололи. Поставили еще два укола, поблагодарили. А потом доктор спросил:
– А зачем вы с карандашом и трубочкой возле него сидели?
– Если бы стал задыхаться, я бы ему коникотомию сделал.
– Карандашом?
– Так все равно умирать… А так бы поборолись…
– Вы сумасшедший! Все могло бы случиться: от эмболии до пневмоторакса. Он бы просто умер!
Извинился я перед доктором. Поэтому не заставляйте меня решать ваши проблемы. Из-за своего характера я могу воткнуть в вас карандаш.
Многие прихожане роптали на отца Фому за его веселый нрав. Он же имел говорить им:
– Вы меня не за того принимаете. Как-то владыка отправил меня к одному начальнику, а я так испугался мраморного и золотого великолепия, что битый час разъяснял свой вопрос солидному господину за большим столом. А потом он разулыбался и объяснил, что он только секретарь, и подвел меня к двери самого начальника. А там, за дверью, был еще больший кабинет, сверкавший великолепием, за громадным столом сидел настоящий начальник – маленький солидный человек, который пил кофе из позолоченной маленькой чашечки и курил сигарету. От неожиданности я выпалил по монастырской привычке молитву на вход в любое помещение: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешнаго!» Начальник от неожиданности выронил сигарету изо рта, и она упала прямо в кофе. Он с тоской посмотрел на сигарету, потом на меня и тоскливо спросил: «Вам чего?» Я протянул бумагу: «Да вот, подписать». И он быстро подписал, только чтобы я поскорее убрался. Как я начальника с секретарем перепутал, так же и вы меня со Христом путаете. Ведь и апостол говорит: «Мы не себя проповедуем, но Христа Иисуса, Господа» (2 Кор. 4: 5).