Шрифт:
Автор выражает благодарность всем, кто помогал, мотивировал, критиковал.
Всем, кто выжил и сохранил человеческое достоинство.
Всем, кто не дожил, но навсегда остался в памяти.
Пролог
Дождь,
Институтское, полноценно гражданское, пятилетнее прошлое вдруг сжалось до размеров трехдневного боевого выхода. Годы семинаров, лекций, спортивных сборов, подработок в кабаках и бандитских «стрелок» оказались короче марш-броска от Хасавюрта до Бедено. Эти свойства памяти и времени Леха так и не смог понять. Порывшись в новеньком камуфляжном бауле, он вытащил два замкнутых в кольцо шнура. Четки, подаренные ему людьми из разных миров, планет, вселенных. Тяжелая каменная мусульманская святыня легла на купейный столик справа. Легкий, чуть потрескавшийся православный атрибут из мореного дерева слева. «Двое незнакомых между собой людей. Один человек Войны, а другой – Мира, глядя на символы прожитого и пережитого», – подумал Леха. Получив в подарок пару дней назад соловецкие четки, он, на следующее же утро, отчетливо вспомнил, откуда взялись первые, правоверные. Оба дарителя несли в себе противоположные заряды, но каждый из них сыграл в лехиной судьбе важнейшую роль. Малыгин взял ожерелья в простреленную руку и, ощущая синергетический посыл, откинулся на стенку. В любом случае, Леха понимал, что других решений в своей жизни он принять не мог. Отскочить от разборки с «макаровскими»? Косить от армии? Бросить комбата умирать на дороге? Не было других вариантов, не было.
Постукивающие рельсы несли его по старой дороге в новую жизнь. Леха уже не казался себе калечным потерпевшим. Внезапно появившаяся «невеста» накачала его тестостероном, растянув грудные мышцы и увеличив размах плеч. Ощущал Леха себя преторианцем, вернувшимся из дальнего похода и потребляющим заслуженную награду. Он уже хотел в родной спортзал, не боксировать, нет. Взять в руки штангу, отжаться на брусьях, поработать на тренажере. Хотелось почитать книгу. Любую от Агаты Кристи до Проханова. Прошлые рефлексии ушли на далекий третий план, согласившись на поминальное касание. Малыгин не забыл никого из погибших, просто рана покрылась струпом, естественным для человеческой сути. Банально – время лечит. Но Леха знал точно, что любое неосторожное движение и вскрытая поверхность душевного рубца вновь будет кровоточить. Забывать не надо, но и прошлым жить уже не стоит. Надо привыкать к этой реальности. Как сказал ему старый зек, в общем вагоне поезда «Москва – Санкт-Петербург»: «В тюрьме самое главное, надо найти какую-нибудь канитель, тогда и срок быстрее пройдет». Будем искать новую канитель. Будем жить.
Глава 1
– Фамилия? – в голосе коменданта общежития скрипнула старуха Шапокляк.
– Малыгин… – Леха, придерживая сползающую с плеча сумку, протянул свой паспорт, – из Ярославля, там должны были сообщить.
Он зачем-то неуверенно кивнул в направлении расхлябанного гроссбуха, архивно развалившегося на потрескавшейся столешнице забарьерного стола.
– Да мне хоть из Хренабля! – почему-то озлилась мини-начальница.
Грузная и неопрятная она, наконец, поднялась из-за стола: – Первый курс? Истфак?
Алексей ещё раз кивнул, решив в этот раз не утяжелять жесты текстом.
– Меня зовут Зинаида Полуэктовна, – нашаривая что-то в ящике стола, молвила комендантша, – я здесь всё решаю и за всё отвечаю. Я могу одним телефонным звонком выселить любого. Я даже могу отчислить. Если очень захочу. И еще…
Она на секунду замолкла, продолжая шебуршить обеими руками в выдвижном ящике. При этом Зинаида Полуэктовна имела сосредоточенный взгляд патологоанатома, наощупь определяющего причину смерти стотысячного за сегодняшний день пациента. Леха, помимо воли, улыбнулся неуместному сравнению.
– Не веришь мне, первак? – от зоркого ока не ускользнула неполиткорректная мимика.
– Тик у меня, нервный, – на всякий случай ляпнул Леха, – не климатит мне, адаптация к вологодскому воздуху…
– А-а, – протянула комендант, наконец выудив искомое – «ушастый» ключ на затрепанной веревочке, – вы, «пскавские», такие, вялые вечно.
Она вышла, нет, скорее вывалилась, из-за барьера, и только тут Леха понял, что Зинаида Полуэктовна безнадежно пьяна, крива и неустойчива.
Она несколько агрессивно осмотрела его с ног до головы, хмыкнула и скомандовала:
– Пятый этаж, 18-я комната, пшел!
Замшелый дух ликеро-водочного завода с тридцатилетней историей обдал обоняние семнадцатилетнего парня. Пристроившись в могучую корму танкера «Зинаида», студент первого курса исторического факультета Вологодского педагогического института Алексей Малыгин пошагал в свою новую самостоятельную жизнь.
От обычного ярославского парня Леху отличали, пожалуй, первый разряд по боксу (что, кстати, в Ярославле не было такой уж редкостью) и постоянные победы на общегородских олимпиадах по истории. Его отец, Михаил Петрович, уважаемый в городе ученый-химик, до самого окончания школы не смирившийся с противоречивой и мятежной натурой сына, принял единственно, как ему казалось, верное решение – отправить Алексея учиться в военное училище. Любое. Желательно такое, где за нарушение дисциплины полагаются шпицрутены. Однако он не учел гуманитарную изворотливость головного мозга своего наследника. Клятвенно заверив родного отца, в том, что последние полгода школы он, посвятит сбору документов для поступления в погранинститут, Алексей самозабвенно предался спорту. При этом для себя он решил, что как правильный пацан, сначала, по окончании одиннадцати классов, отслужит в армии, а уж потом с восторгом предастся в руки любого военного училища. Немаловажную роль в этом сыграл и круг общения Малыгина-младшего. Выросший в спальном районе Брагино (воспетом ещё Данелия в бессмертном «Афоне») и водивший дружбу с парнями старшего возраста, Малыга (так его прозвали ещё по розовому детству) впитал в себя тягу к знаниям и пацанские понятия о настоящей мужской линии поведения. А когда в его жизни пошла череда проводов дворовых друзей в армию, то тут уж сожаление о собственном допризывном возрасте защемило совсем не по-детски. Пьяные гуляния, перерастали в жестокие драки на дискотеках с такими же рекрутами, девчонки, контуженные либидо-взрывом стриженых без пяти минут вояк, дарили тепло своих прелестей, а родители, кто, суровея, кто, причитая, на законных основаниях ставили на праздничный стол водку и портвешок.
А он учился в школе. И хотя этап дружеской агитации в техникумы и ПТУ уже давно прошел, Леха в своей компании всё равно ощущал себя, недавно вытершим сопли, малолеткой. Друзья обучались настоящим мужским профессиям, активно осваивали женские общежития, подтягивались на общение к «старшим». Выходцам из их района, не изменившим армейским прическам, в куртках из кожи, многие из которых вдруг становились обладателями красивых двухдверных «восьмерок». Очень часто эти парни заглядывали в спортзал, куда, начиная с седьмого класса, ходил Малыгин. Происходило всё это, в основном, по окончанию основных тренировок, когда даже «сборники» завершали тренировки традиционными отжиманиями на брусьях. Мазав школяров грубыми взглядами, пришедшие давали понять, что начинающим спортсменам пора убираться. Именно у них Леха впервые увидел перчатки «EVERLAST», боксёрки «LONSDALE» и бинты «Green Hill». Почти все они были выходцы из клуба, отслужившие в армии и пожинавшие ныне нелегкую ниву какого-то опасного бизнеса. О том, кто они такие Леха знал разве что из дурацкой песни Асмолова: «…Мы бывшие спортсмены, а ныне рэкетмены…»
Всё это было рядом и далеко одновременно. Когда он после школы часами просиживал в некрасовской библиотеке, то пригороды украинского Луцка времен «брусиловского прорыва» казались ему ближе и роднее брагинских девятиэтажек. В то же время вечером, когда они с пацанами собирались в переоборудованном в «качалку» подвале, обсуждение предстоящего похода «по хореографам училища культуры» с возможностью кулачных стычек с конкурентами захватывало его с не меньшей силой. В школе, ввиду дружбы с подвальными качками, Малыгина уважали и побаивались даже старшеклассники. А когда в девятом классе он занял первое место на городских соревнованиях по боксу и «засветился» в областной газете, то руку ему стал пожимать и сам Александр Андреевич – «главный» учитель физкультуры. К выпускному классу статус Алексея в школе окончательно был сформирован, что позволяло ему без риска репутационных потерь появляться на уроках с фингалом (на тренировке, мол) или в час ночи провожать девочек-хореографов после дискотеки в общежитие («кто, если не я?»). К слову, заметить, свой первый «судорожный» опыт Леха и получил на скрипучей общажной койке училища культуры. Веселая и пьяная третьекурсница из Костромы, Катька-Аэропорт, с хмельной легкостью увлекла, пустившего слюни, школяра во временно пустующую комнату, где и расправилась с его рвущейся эрекцией. Правда, гораздо быстрее, чем ей этого хотелось. Надо отдать должное будущему преподавателю хореографии, она не стала хохмить в стиле «Леша, это были лучшие 10 секунд в моей жизни…» и даже периодически подбрасывала, как она выражалась, «любимому десятикласснику» свободное от других, более статусных, мужчин своё любовное время.