Лёха
Шрифт:
— Ну можно попробовать рашпилем снять аккуратно с каждой мины стружку по полмиллиметра с каждой стороны.
— Чушь! Центровка нарушится — буркнул коренастый.
— Соображаешь! — похвалил артиллерист.
— Не в соломе найден. Тол-то небось уварился совсем?
— Пойдем, глянем — отозвался пиротехник доставая длинные самодельные щипцы.
Тол действительно расплавился и тяжело колыхался внутри корпусов мин. Пиротехник не без натуги вытягивал щипцами очередную мину и аккуратно выливал светло-коричневую тягучую жижу с узнаваемым запахом в старое ведро, служившее формой для будущей мины. От запаха горячего тола першило в горле.
— Ишь, ведьмин кисель — не без уважения проворчал Середа.
— Грамм триста-четыреста с одной мины получается —
— Варить — не переварить. Давай. Следующие разбирай — заметил Середа пиротехнику. Тот не стал спорить, скоро следующие «рыбки» загремели стальными тушками в ведре с водой. Костерок взбодрили, пока тол грелся, успели из бросовых железячек — жилок от куска троса — навертеть пружинок, наматывая жилки спиралькой на палочки. Когда дресва прогорала, Абдуллин подцеплял светившиеся розово-белым сиянием раскаленные пружинки и кидал их в купель с машинным маслом. К удивлению Семенова получались хоть и неказистые, но вполне упругие детальки для взрывателей.
Разведчик некоторое время еще посидел молча, за кампанию. Потом тяжело поднялся и отправился восвояси. Задачка у разведки была сложной — точно определить — что за охрана у новооткрытой железнодорожной ветки, как часто ходят составы, что везут и как охраняются. Командир отряда всерьез был настроен устроить добротную диверсию на железной дороге.
Ствол пулемета смотрел в стену леса, что была за железной дорогой. Пошел редкий дождик, капли зашелестели по желтеющим листям, зашуршали. Дояр заботливо накинул на агрегат тряпицу, поежился, поудобнее пристраиваясь в мокрых кустах. Два героических сопляка, «репьи в хвосте собачьем, пятые ноги» глядя на поведение «дядьки» тоже накрыли полами плащ-палаток затворы своих винтарей. Лёха же просто сунул карабинчик в кожаный чехол. Он натренировался не без элегантности выдергивать свое оружие из этой кобуры и немного бравировал тем, что вот — его ружье — с кобурой.
Из всех четверых дояр переносил нудное ожидание лучше всех. Остальные трое просто извелись. Перед тем, как получить боевую задачу, они, в общем, были проинформированы что и как делать, но это на словах было просто. Вот лежать и ждать в ситуации когда вообще ничего не происходит — а лежали уже часа три — было тягостно. Семенов молчал, глядя на него помалкивали и остальные, хотя тут кто что услышать сможет?
Прямо перед носом — метрах в семидесяти — ста, в низинке, лежала колея железной дороги, «одна нитка». Лёха в штабе сидя, слышал, как спорили командиры, где рвать поезд. Комиссар настаивал на том, чтобы долбануть состав пятью километрами левее — там была высокая насыпь и комиссар был уверен, что кувыркающиеся с насыпи вагоны — самое то. Занудный Абдуллин возражал, ему казалось, что лучше бы рвануть поезд, когда он будет разгоняться перед подъемом и от взрыва сложится в кучу, завалив путь и усложнив потом ремонт. Остальные командиры занимали ту или иную сторону, поглядывая на пышноусого, хранившего молчание. Наконец, аргументы в споре стали повторяться, и спор поутих. Тогда начальник над отрядом разгладил свои усищи и негромко сказал:
— Кирхетов за дорохой наблюдал четыре дня. В основном везут товарняки. С живой силой за все время прошло три поезда, и то два — в Рейх, судя по нарушениям светомаскировки и бурному веселью — отпускники ехали. С откоса составы пускать — хорошо, когда там живая сила. Она тогда в такой карусели калечится добре. Но не вся. А нам пока — с таким составом делать нечехо. Не потянем. Значит, идем за товарняком. Принимаем предложение техника — лейтенанта, место известно.
Вот теперь в этом самом известном месте они и лежали. Дальше — и справа и слева по краю леска были тоже партизаны, справа — метрах в четырехстах сидели два разведчика. Слева — ребята из обоих взводов, подрывники, штаб и — совсем на отшибе от крайних слева — опять кто-то из разведки. Поезда у немцев ходили без определяемого со стороны расписания, по каким-то своим правилам, потому приходилось ждать не пойми сколько и неясно — чего. Разведчики утверждали,
Дояр к этой информации отнесся с полным пониманием и одобрением, а когда подопечные молокососы понесли гордую героическую ересь тут же осек их:
— Это, ездили в эшелоне? Я вот ездил и была такая надпись на вагоне «40 человек, 8 лошадей».
— Ты о чем? — удивился Лёха.
— О том, что в НТВ каждом — больше взвода пехоты. А состав несколько вагонов всяко. Вот и прикинь, как оно будет — мы их бабахнем. А они на нас кучей да со всей злобой. Из каждого вагона — по взводу. Мы и удрать-то не успеем.
— Погоди, какое еще НТВ? — Лёха смутно понимал, что весьма баламутный телеканал вряд ли знаком красноармейцу.
— Не какое, а какой. Нормальный товарный вагон, так теплушки называют. И в каждой перевозят по 40 человек. Обученных! С оружием!
— И 8 лошадев? — удивился всерьез Сиволап.
— Ага. И слона.
Сиволап еще больше удивился. Он был простецким деревенским парнем и старшим опытным товарищам верил безоговорочно. Достаточно сказать, что сам он по чугунке еще ни разу в жизни не ездил, и она была для него весьма чудным чудом.
Лёха уже такому и удивляться перестал. Дикие люди, хорошо еще от самолетов и тракторов прятаться перестали, как от нечистого духа. Вон Семенов, на что выдержанный мужчина, а и то рассказывал, как боялись. Странно менеджеру было другое — как эти люди вообще живут. Без теплого ватерклозета, мобильной связи и авто в кредит. И даже без ипотеки — говорят, собираются селом и рубят молодым новый дом. И тут в этих местах — тоже так же. Соберутся селом — и готово. Только тут еще и мазанок много, их, говорят, вообще за день слепить можно. Если кучей делать. А вообще сложно все тут. И даже радио нет, не то, что телевизора.
— Ты рот закрой, ворона влетит. Или 40 человек или — понимаешь «или» — восемь лошадей. А если артиллерийских — так шесть, они покрупнее, артиллерийские-то — блеснул познаниями Семенов.
— Так эта…
— Закройся, Сиволап. Мы сейчас на задании. А на задании надо падать быстренько, ползать низенько, лежать тихонько. Будем болтать — проспим царствие небесное!
— Старорежимное это — засопел с другой стороны Азаров.
— Вот и нишкни! — рассердился красноармеец.
Молокососы притихли. Хотя, конечно, зря это боец так свирепо. Пацаны неплохие, можно бы и помягче. Все равно состав не проспишь, да и не им четверым тут первая скрипка. Разведчики сидели поодаль от основной группы отряда по простой причине — увидев состав, а идти эшелон мог с обеих сторон, разведка должна была определить — стоит его рвать или нет. Если по мнению разведчиков оно того заслуживало, то они должны были бахнуть из винтовки в воздух — и тогда Абдуллин, сидевший с веревкой, словно терпеливый рыболов с удочкой должен был выдернуть из своего хитроумного взрывателя чеку, чтоб под паровозом бумкнули те килограммы тола, старательно заготовленные еще в лагере. Ну а дальше — как бог на душу положит.
За три часа ничего не изменилось. Разве что судорожно и суетливо закапывавшие свою мину под колею партизаны давно уже свалили с рельсов. Смеркалось уже.
— Может, зря лежим. А утром патруль на дрезине покатит — может и увидеть, что копались — не утерпел Лёха.
— Вполне возможно. У фрицев — свое расписание. Чай не Вятский вокзал. Значит, будем ждать утра. Кто-нито да приедет.
— Пехотный полк в полном составе. Надерут нам задницы — пробурчал Лёха, но тихонько. Семенов недовольно покосился, но в перебранку не полез. Смахнул насыпавшиеся на тряпку листочки. Сыпались они уж довольно часто, осень. Насторожился, глянул на Лёху. Потомок пожал плечами, он ничего не слышал, зато Сиволап напрягся, посмотрел вопросительно на старших.