«Лекарство от смерти» доктора Кронина
Шрифт:
– Вот это – датчики, их подключают к умирающему человеку, находящемуся в критическом состоянии, жизнь которого исчисляется минутами. Вот здесь – в этой колбе – жидкость. – Сергей показывал матери каждую деталь механизма, каждый отрезок на чертеже, не слыша ее тихого бормотания: «Колбы, датчики… одни черточки нарисованы. Попробуй, разгляди что-нибудь…», перемежаемого вздохами: «ничего не понимаю…». – Через вот этот проводок, – в упоении продолжал Сергей, – через вот этот проводок, в конце которого спрятана игла, наподобие иглы шприца, только гибкая с твердым острием, в вену умирающего вводится доза раствора из колбы. Но это не главное – самое основное –
– Как это?! – замерла от ужаса внимательно слушающая и не смеющая перебить сына Анна Федоровна, – Как – из постороннего? Одного надо убить, чтобы другой жил?!
– Да нет, мам, никого убивать не надо. – Ласково усмехнулся Кронин, тронутый ее простодушием. – Для того, чтобы сохранить жизнь одного человека, нужно просто собрать энергию с десяти любящих его людей. Просто, когда человек любит, когда беспокоится за своего близкого, у него в организме происходят определенные процессы, что ведет к выбросу энергии, которая может уйти в пространство, в воздух, – я же хочу подчинить ее себе и использовать для благой цели, заставить работать. Поэтому – а это самое главное – ни за какие деньги нельзя будет купить жизнь, а выживать будут самые лучшие – те, кого сильнее любят, за кого боятся, кого не хотят потерять.
– А почему именно с десяти? – тихонько и отчего-то с некоторой грустью переспросила мать. – И как это – забирать-то? А если ты заберешь, – в ее голосе зазвучали нотки обиды, – а те десять, которые отдали, возьмут, да и помрут из-за того толстого?!
– Почему – толстого? – смеясь, переспросил Кронин.
– Кажется мне так. – Отрезала мать. – Богатые, толстые, в телевизоре которые, – все их любят. А мы кому нужны, голодранцы? – старушка сокрушенно вздохнула.
– Ну, во-первых, – самодовольно посмеиваясь, заметил Кронин, – если все будет хорошо, я скоро сам буду толстым, богатым и в телевизоре, а во-вторых, никто от этого не умрет. Понимаешь, – вновь увлекаясь своей идеей, объяснял Сергей, – это как сдача крови донорами – я высчитал суммарное количество энергии, необходимое для восстановления жизнеспособности, и в то же время – тот максимум отдачи энергии, который был бы безвреден для каждого отдельного донора. Дело в том, что, если взять эту дозу с одного человека, пусть даже сильно любящего и готового на такую жертву, – это, я думаю, хотя мои предположения никто не проверял и никогда не проверит – какой ненормальный пойдет на такой риск, – принесет ему непоправимый вред, если не убьет, а умирающему все равно не поможет. Поэтому энергий нужно именно десять…
– Хорошо, что не пятьдесят…
– … чтобы поддержать в другом человеке искру жизни. Эти десять любящих энергий достигнут колбы, отфильтруются, произойдет реакция и…
– А если человека никто не любит? – не слушая сына и думая уже о чем-то своем, волнующем, говорила Анна Федоровна.
– Ну, кто-то же должен умирать. Это – как естественный отбор, только уже на научном уровне, на ступень выше. Там – в природе – выживает сильнейший, здесь – можно так сказать, – любимейший, а поэтому лучший.
– За счет других… Ничего себе лучший! И ты тоже хорош – такую машину придумал, чтобы кто-то мог жить вечно, а кого-то – в землю, в белых тапочках!..
– Мама, ты как ребенок, ну что такое «вечно»?! Ну, десять, двадцать
– Где ж ее взять-то, столько любви?!. – женщина вздохнула и, не отрывая глаз от таинственного чертежа, задумалась.
– Ну, взяли же сегодня! Привезли человека – плохо стало на свадьбе внука.
– Старик что ли?
– Да нет – шестьдесят четыре. Состояние плохое. Осмотрели – инфаркт, причем уже второй. Перевеселился. А приехал, как был на свадьбе – со всей родней – жена, дети, внук с молодой женой. Все нервничают, беспокоятся. Мы видим – плохо дело – не вылезет. А у меня аппарат в лаборатории стоял в клинике – я его месяц, как закончил, но все боялись его испробовать, да и как-то не складывалось испытать. А сейчас главврач видит – выхода другого нет, ну и предложили, в общем…
– Что? – подняла на него глаза мать.
– Рискнуть. Родным не из чего было выбирать – худший исход был один, время шло, а альтернативу могли предложить только мы и только такую – все остальное уже бесполезно было. Ну, они расписку сразу написали – что берут всю ответственность на себя, и – в очередь к аппарату. И, ты представляешь, мам, ожил, оклемался, в себя пришел, только вот не знаю – надолго ли. Теперь операцию будут делать – сам Сан Саныч, главврач, возьмется за него. Но главное – итог! Понимаешь – ни сердечно-легочная реанимация, ни электрошок – ничего не помогало. Человек был на грани, почти за гранью. А тут – сразу очнулся – даже цвет лица нормальный стал! – с воодушевлением рассказывал Кронин.
– Хорошо, что людям помогаешь, сынок. – Вздохнула мать, глядя на Сергея отчего-то горьким и сочувственным взглядом.
– Да, я же и сам себе помог. Если этот опыт удался, если подтвердится полная действенность аппарата, то я и себе, и тебе, мам, помог.
– Да, мне уж не надо, – чуть улыбнувшись, снова вздохнула старушка, – Я уж свой век доживаю, и сколько на роду написано, столько и хочу жить.
– А мы тебе еще лет двадцать припишем, – весело выкрикнул Сергей, – и еще поживешь!
– Да, не надо уж… – Анна Федоровна махнула рукой и, медленно ступая, пошла к двери, – Ты лучше о себе позаботься. – В дверях она остановилась, обернулась – в неярких лучах солнца, местами пробивавшихся в прорехи старых занавесок и упавших сейчас на лицо матери, оно показалось Сергею строгим, но светлым и даже как-то иконописно красивым, – Женился б ты лучше, сынок, о себе подумал, да и мать-старуху внуками порадовал, а то «колбы, проводки». Для кого все это? Женился бы, пока не поздно… – и, уходя, быстро переменив тему, будто и не произносила ранее сказанного, она привычно позвала:
– Приходи на кухню, Сережа, я тебе борща погрею.
Доктор Чистяков медленно зашел в свой кабинет, включил свет, устало опустился на кресло у стола, положил на столешницу скрещенные руки и склонил на них изможденную от проблем и забот голову с пробивающимися на висках, почти еще не видными в густой поросли темно-русых волос седыми прядками.
– У-хо-жу! – произнес он медленно и отчетливо, будто приказывая самому себе, фразу, являющуюся уже несколько лет итогом каждого его рабочего дня в кардиологическом отделении больницы, – У-воль-ня-юсь! Надоело. Сколько можно!