Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера
Шрифт:
К наступлению возраста призыва на учения Умм, не отличавшийся высоким ростом среди и без того низкорослого населения Харх, все же демонстрировал недюжинную силу, замечательную ловкость и сноровку в обращении с оружием. Понятное дело, его деревенское окружение, занятое возделыванием земельных угодий, уходом за скотом и молитвами Огненному богу и верховной жрице, о настоящем оружии могло только слышать. Или так, из праздного интереса бросить пару взглядов на ослепительный блеск клинков во время турниров. Истинной же тяги к военному искусству у потомственных земледельцев, предпочитавших жить «в труде во благо бога Огня» и «поближе к чреву плодородной земли-кормилицы», конечно, быть не могло. Не по годам смышленому Умму хватало сообразительности не винить в этом родителей и не искать с ними споров о собственном будущем. Он просто спокойно
Не реже двух раз в созвездие2 Умм с отцом и старшим братом Заккиром, нагрузив лошадей увесистой поклажей, отправлялся в ближайший город Нумеанн, чтобы обменять дары плодородной почвы на мешочек железных пластин с королевской символикой – горой, опоясанной легендарным Перстнем. Мальчику всегда было приятно становиться частью того магического процесса, в ходе которого аккуратно выложенные на некрашеных сосновых досках овощи, орехи, пряности и зелень постепенно исчезали, а пирамидки пластин с другой стороны прилавка – росли.
Было ли это искренней радостью крестьянина от реализации плодов его честного труда? Расценивал ли мальчик ярмарочную торговлю как один из способов борьбы за выживание? И да и нет. Все дело в толковании терминов.
Не секрет, что для односельчан Умма «выжить» означало не беспокоиться, чем прокормить семью, когда придет Скарабей3, и на что приобрести необходимые товары в спокойные созвездия года. Так что, возвращаясь с очередной ярмарки и звеня железными пластинами в подвязанных к поясу мешочках и полупустыми бутылками из-под дешевого янтарного вина, крестьяне действительно дышали полной грудью, ощущая приятную усталость вместе с чувством выполненного долга. Перед семьей, детьми, Огненным богом, жрицей Йанги и самими собой.
В выси послезакатного темно-лилового неба Матерь звезд обычно уже вела за своим подолом свиту мелких сияющих огоньков, когда группа удачно поторговавших крестьян с легким сердцем и потяжелевшими карманами въезжала в открытые ворота своего поселения. Некогда и Умм был частью этой группы, оставаясь при этом парадоксально одиноким.
Его внутреннее одиночество, никогда не демонстрируемое окружающим, происходило от несовпадения желаний и возможностей. Эти чаши весов всегда склоняются не в ту сторону, издревле терзая человеческие души, увеличивая своими колебаниями амплитуду земных страстей. Так случилось и с деревенским мальчишкой, который, работая с отцом в поле, ухаживая за скотом и торгуя на городских ярмарках, мысленно оставался частью другого мира. В этом далеком и прекрасном мире Матерь звезд отражалась не в серпе косы, а в до блеска начищенных доспехах. В нем Умма окружали не крестьянские дети, а огненные воины, одним из которых он, разумеется, видел себя в каждом цветном сне. Именно поэтому в железных пластинах с замком-горой и была запечатана мечта Умма, озаренная ореолом божественной недосягаемости. Вместе с тем пластины стали и физическим воплощением средства ее достижения. Чем старше становился мальчик, тем отчаянней он ощущал свое незавидное положение сына землепашца из провинции, для которого, согласно древней островной традиции, двери в мир блестящих доспехов оставались закрыты. Как говорится, ничего личного. Ведь принцип формирования войска из потомственных огненных воинов служил неприступным барьером для представителей всех прочих социальных групп: земледельцев, ремесленников, торговцев, кузнецов, рабочих.
Тем не менее вопреки своему «родовому предназначению», в которое свято верили хархи, вопреки устоявшимся военным традициям и вразрез с убеждениями семьи Умм твердо решил начать действовать. Цель, едва проблескивавшая на горизонте всполохами робкой надежды, властно тянула его к себе на аркане амбиций, юношеского честолюбия и непокорности судьбе. Тянула не по ровной проторенной дорожке, а грубо тащила по пересеченной местности: сдирала загорелую кожу ветками шиповника, жгла спину жаркими языками крапивы, кидала вдруг с размаху на жесткие булыжники. Но продолжала тащить.
Вероятно, этих сравнений все же будет недостаточно, чтобы отразить бурю противоречий в душе Умма перед лицом будущего. Ведь ему предстояло не просто переступить через условности местных обычаев, а перекроить линии жизни на своих ладонях, начерченные самим Огненным богом.
Не менее половины звездного цикла прошло в тяжких терзаниях. Они душили юношу пульсирующими тисками сомнений и не ослабляли хватку даже во сне после тяжелого трудового дня. А уж о том, чтобы открыто обсудить свои дерзкие мечты и авантюрные планы в семейном кругу, не было и речи. Рассчитывать на поддержку и понимание домашних? Каким надо быть глупцом, чтобы просто предположить такое! Стоит лишь представить глаза родителей – молнии гнева в отцовских и молчаливые слезы в материнских – и недоумение на лицах брата и сестры, чтобы навсегда оставить саму мысль о посвящении их в свои тайны. Умм сделался в родном доме до того скрытным и молчаливым, что, признаться, перестал узнавать сам себя. Друзья же, с которыми раньше он проводил почти все свободное время, довольно быстро превратились для Умма в недалеких деревенских парнишек, носа не кажущих за пределы уютного домашнего очага.
Понятное дело, совмещать ежедневные крестьянские заботы с тайными вылазками в кузнечную мастерскую – ближайшая находилась в маленьком портовом городке Доххе, граничившем с деревней Овион, – оказалось крайне непросто. Сколько раз эти планы срывались, отзываясь в Уммовом сердце приступами слепого отчаяния и ощущением собственного бессилия! Нужно ведь было не только успеть справиться со всем объемом хозяйственных работ и найти подходящий предлог для своей отлучки, но и, самое главное, застать в кузнице Дуффа.
Помощник кузнеца, с которым в начале Медведицы посчастливилось познакомиться Умму, вечно околачивавшемуся около связанных с оружием заведений, не видел ничего дурного в том, чтобы «немного подсобить бедному сельскому парнишке в обращении с венцом кузнечного искусства». Дуфф, королевский стражник в отставке, имел в виду, конечно, настоящий стальной меч. Правда, в его представлении, вынимать оружие из ножен «сельский парнишка» должен был исключительно для самообороны в случае нападения по пути с ярмарки.
Мог ли участливый, сердобольный Дуфф представить, что его помощь – это преступный спор с богами о судьбе, избранной ими для его юного подопечного? Разумеется, коли интуиция стражника в отставке соизволила бы вдруг пробудиться, то ни на какое обучение Умму бы не пришлось рассчитывать.
Однако, не иначе как волею тех самых богов, все вышло по-другому. И потому Умм ловил на лету наставления бывшего представителя элитных войск Харх, зеркально отражая все приемы и упражнения, которые тот методически и последовательно демонстрировал своему ученику. Интерес в этом обучении, стоить заметить, оказался обоюдным. Для Умма не было секретом, что Дуфф рано овдовел, а его двое сыновей давно завели собственные семьи и разъехались кто куда. Так что пожилой, но сохранивший военную стать и выправку стражник регулярно и с удовольствием делился плодами своего опыта с благодарным учеником. После каждой тренировки с деревянным мечом напротив кузницы юноша уходил домой со своей неизменной спутницей – мышечной болью. Выматывающей, но вместе с тем, как ни странно, постепенно вживляющей в тело новые силы. В голове он без устали, словно редчайшие на Харх драгоценности, перебирал усвоенные за вечер приемы. Что касается полуседого Дуффа, тот тоже возвращался в свой одинокий дом не с пустыми руками: обычно он сжимал в них мешочек ароматных специй или горсть орехов редкого сорта шицуб4. Отеческая гордость за юного ученика согревала душу вдовца, разливаясь внутри теплыми волнами ностальгии по своей давно миновавшей весне.
Но затем всегда наступало утро.
С некоторых пор Умм яро невзлюбил это время суток. Во-первых, приходилось призывать всю силу воли, дабы побороть сопротивление ноющих связок и мышц. Во-вторых, рассветный час предвосхищал долгий день работы в поле. Работы однообразной, тупой и скучной, отнимающей силы, которые ох как пригодились бы для занятий иного рода. Да и, что говорить, таскаться по полю за плугом Умму стало куда тяжелее, чем, с восторгом ловя каждое слово и движение Дуффа, подчинять себе поющую сталь меча. До чего муторно после этих увлекательных занятий было сосредоточиться на покосе сена, сорняках и удобрении «чрева земли-кормилицы»! Ну а монотонное, если не сказать медитативное, кружение по пастбищу с отарой овец, похожих на облако орехово-бурых завитков, плывущее по бескрайнему травяному ковру, превратилось для Умма в самую суровую каторгу.