Ленин в 1917 году(На грани возможного)
Шрифт:
Еще в августе, накануне отставки, Пешехонов отправил на места телеграмму, предписывающую «в случае нежелания населения давать хлеб, применять меры принудительного характера, в том числе и вооруженную силу». С приходом на пост министра Прокоповича использование в этих целях армии становится политикой. И в сентябрьском отчете министерство утверждало, что «система принудительного отчуждения хлеба в порядке военного вмешательства продолжает быть самым действенным способом осуществления хлебной монополии».
Воинские «продотряды», сформированные из фронтовых и тыловых частей, деревня встретила буквально «в штыки». Из Кременчуга сообщали, что крестьяне «постановили всем миром объявить хлебную войну». В Самарской губернии заявили,
893
Логинов В.Т. «Продовольственная политика (осень 1917-го)». Журн. «Свободная мысль», 1997, № 10, с. 32, 33.
Попытка разговаривать с деревней языком силы, а главное — затяжка решения вопроса о земле, привели, как и следовало ожидать, к достаточно «свирепому крестьянскому восстанию». Начало положила Тамбовская губерния, где с 7 сентября в Козловском уезде начался погром помещичьих хозяйств. Стихия «черного передела» захлестнула деревню. Восстание распространилось на Кирсановский, Борисоглебский, Уманский, Лебедянский уезды. За считанные дни сожгли свыше ста имений. Были убитые и раненые.
Уже 9 сентября сюда прибыла кавалерия, затем карательный отряд казаков и юнкеров из Москвы. Более полутора тысяч крестьян арестовали. Но восстание не утихало, а перекинулось в соседнюю Рязанскую губернию, где в Раненбургском, Ряжском, Данковском, Скопинском уездах также начались разгромы помещичьих имений и захват земли, скота, инвентаря. И здесь прибывшие карательные отряды не смогли умиротворить деревни, а солдаты местных гарнизонов попросту отказывались усмирять крестьян.
Антипомещичьи выступления приобрели широкий размах в Орловской, Воронежской, Курской, Тульской губерниях, в Поволжье, на Украине. «Аграрное движение, — доносил губернский комиссар из Бессарабии, — приобрело массовый характер… Захватывают казенные, церковные и частновладельческие земли… Малейшее противодействие захватному движению влечет насильственные действия».
Пензенский крестьянин Бегишев вспоминал: «В сентябре все поехали громить Логвина (его громили еще в 1905 году). К имению и от него тянулась вереница упряжек, сотни мужиков и баб стали угонять и увозить скот, хлеб и пр. Вытребованный Земской управой отряд пытался отбить кое-что из захваченного, но баб и мужиков собралось к волости около 500 человек, и отряд разъехался». А крестьянин Гапоненко из Таврической губернии рассказывал: «Крестьяне стали громить экономии, разгонять заведывающих, забирать хлеб из амбаров, рабочий скот, мертвый инвентарь… Даже ставни с окон, двери с построек, полы из комнат и крыши цинковые срывались и забирались» [894] .
894
Троцкий Л.Д. История русской революции, т. 2, часть 2, с. 13.
Вся большая пресса вновь, как и весной 1917 года, писала о сожженных дворцах, библиотеках и коллекциях картин, о вырубке старинных парков, садов и ставила все это в один ряд с уголовщиной и общим разгулом преступности в стране. Рост преступности действительно вызывал всеобщее беспокойство. В городах вечерами люди боялись выходить на улицу, а жильцы домов организовывали свою «самооборону» против грабителей. Временное правительство оказалось совершенно неспособным справиться с хулиганами и бандитами. Но ставить в один ряд безнаказанную уголовщину и крестьянскую борьбу за землю против помещиков, а тем более винить во всем большевиков, могли только люди заведомо недобросовестные.
Ленин еще в апреле писал о необходимости предотвращения разгромов и «абсолютной недопустимости какого бы то ни было ущерба или порчи скота, орудий, машин, построек и пр. и пр.». Но у крестьян была своя «правда». Подмосковный крестьянин Кузьмичев объяснял: «Помещик был наш, мы ему работали, и достояние, бывшее у него, нам одним должно достаться». Когда-то барин говорил своим крепостным: «Вы — мои, и все ваше — мое». Вот теперь мужики и откликнулись: «Барин наш, и все добро наше» [895] .
895
Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 31, с. 167; Троцкий Л.Д. История русской революции, т. 2, часть 2, с. 13.
«Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? — спрашивал поэт Александр Блок, имение которого, с прекрасной библиотекой, также было разгромлено в это время. — Потому, что там насиловали и пороли девок; не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? — Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему — мошной, а дураку — образованностью.
Всё так. Я знаю, что говорю. Конем этого не объедешь. Замалчивать этого нет возможности; а все, однако, замалчивают… Но ведь за прошлое — отвечаем мы? Мы — звенья единой цепи. Или на нас не лежат грехи отцов?» [896]
896
Александр Блок. Соч. в 2-х томах. Том 2, М., 1955, с. 224.
Предотвратить этот взрыв вековой мести и «неотмщенных обид», остановить поджоги и погромы могли не войско и казаки, на которых уповали и помещики и «почти социалистическое» правительство Керенского, а лишь одно: немедленная передача земли крестьянам. Это могло бы помочь и решению продовольственной проблемы, ибо безвозмездная передача земли стала бы для крестьян «задатком», залогом того, что государство, в очередной раз, их не обманет.
И само крестьянское восстание блестяще это доказало. 13 сентября тамбовские эсеры, преобладавшие в местных Советах рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, выпустили от имени исполкомов губернских Советов, прокурора и губернского комиссара Временного правительства «Распоряжение № 3». Осуждая погромы как «безумное преступление» и «бессовестный грабеж», они призвали все волостные земельные и продовольственные комитеты немедленно «взять в свое ведение» частновладельческие земли и имения и, «соблюдая спокойствие, ждать Учредительного собрания».
Но в этом официальном документе крестьяне усмотрели лишь то, что им хотелось видеть. Как писала «Козловская газета», — «мужик… понял распоряжение № 3 как распоряжение о „черном переделе“». И они тут же приступили к делу: помещики и управляющие, как правило, изгонялись. Земля и имущество тщательно описывались, а нередко и сразу же распределялись. Преимущество предоставлялось семьям солдат и бедняков. Погромы усадеб сошли на нет, ибо «свое» мужики уже не портили и не уничтожали. Мало того, перепуганные помещики начали массовый вывоз зерна на железнодорожные станции для продажи государству в порядке выполнения хлебной разверстки. Иными словами, как только речь действительно зашла о переходе земли к крестьянам, жажда мести и свирепые бунты затихали.