Ленинград-43
Шрифт:
Внутри, однако, оказалось стерильно чисто, тепло и уютно. Обстановка действительно походила на научное учреждение. В кабинете на втором этаже, по виду директорском, ученых ждали комиссар госбезопасности и штатский, еще молодой, но уже с короткой бородкой. В углу за столиком сидела молодая женщина, в белом халате поверх платья — наверное, секретарша.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал комиссар. — Я — Кириллов Александр Михайлович, главноответственный за секретность и безопасность Проекта. Мой заместитель, Лазарева Анна Петровна, в мое отсутствие все вопросы к ней.
«Такая красивая, и из ГБ, — разочарованно подумал Зенгенидзе — и замужем к тому же, судя по кольцу на руке».
Штатский с бородкой тоже представился:
— Курчатов, начальник первой лаборатории Проекта. До вчерашнего дня, волею случая, числился и начальником третьей, хотя в основном руководящие указания давал товарищ
Разговор свернул в рабочее русло, затем был осмотр лабораторий, довольно неплохо оснащенных. Помимо научного оборудования, наличествовал и виварий с подопытными животными — белые мыши, морские свинки, кролики, собаки. Опыты были жестокими: предполагалось облучить объект при разных условиях и дальше пытаться вылечить, опробуя разные методы, или просто наблюдать за развитием болезни, а после препарировать, наблюдая патологию. Все эти зверьки, пищащие и копошащиеся в клетках, должны будут рано или поздно умереть — во славу науки.
И люди тоже. Оказывается, в подвале этого дома находилась и спецтюрьма. Несколько десятков человек ждали своей очереди в камерах — после, в процессе эксперимента, их переведут наверх, в отдельные палаты, где на окнах решетки, стальные двери запираются, а в коридоре стоит охрана. Их тоже ждала судьба лабораторных крыс.
— Исключительно преступники, приговоренные к высшей мере, — сказал Кириллов. — Эсэсовцы, гестаповцы, украинские националисты, польские и прибалтийские бандиты и наши предатели. На каждом из них висит столько, что расстрел они заслужили по праву — но самый гуманный советский суд, в соответствии с последним дополнением к Уголовному Кодексу, дал им выбор. Который теперь, строго по закону, может быть предложен любому приговоренному к высшей мере — или исполнение приговора, или замена на двадцать пять лет заключения с условием на первом этапе: или десять лет опасных для жизни и здоровья медицинских экспериментов, или пятнадцать лет такой же опасной работы на стройках народного хозяйства. Добровольное письменное согласие — с условием, что собственный отказ в процессе ведет к немедленному исполнению приговора, прекращение же первого этапа по состоянию здоровья независимо от отбытого срока влечет дальнейшие двадцать пять лет от звонка до звонка без права на амнистию.
«И конечно, никто из них свободы не увидит — подумал Кириллов, — мразь, у которой руки по локоть в нашей крови, да еще и привлеченная к секретным работам! Если потомки правы, то после десяти лет экспериментов или пятнадцати лет на урановых рудниках вынести еще десять — пятнадцать лет в лагере никак невозможно. Впрочем, если такой уникум и появится, достаточно телефонного звонка в оперчасть. Или же предусмотреть на будущее спецпометку в личном деле, указывающую, что объект на свободу живым выйти не должен. Но товарищам ученым и вообще широкой публике о том знать необязательно».
По букве — закон будет строго соблюден. А по сути — жизнь нескольких злостных врагов, палачей и мерзавцев стоит успеха Атоммаша!
Сирый Сергей Николаевич, инженер-капитан 1-го ранга, командир БЧ-5 АПЛ «Воронеж», Полярный, 6 декабря 1943.
Сейчас наградим непричастных и накажем невиноватых. Позднесоветское армейское правило — но, оказывается, действует и здесь.
У меня на борту своих дел — даже не вагон и маленькая тележка, а целый товарный состав. Поскольку часто приходится заниматься и тем, за что в наше время отвечали береговые службы. И конечно, дневать и ночевать на борту, лично вникая во все проблемы, глаз не спускать с матчасти, чтобы всё работало — нам лавры киношной К-19 ну совершенно не нужны! Предки, надо отдать им должное, охотно идут навстречу — Мыльников, комдив-два по электрике, ходит радостный: дюриты местного изготовления привезли, причем плетенки, на первый взгляд, ничем не хуже «родных». И это не первый случай — осваивают предки наши технологии и материалы, я в Северодвинске видел, какое оборудование на «613-е» планируется, и что-то уже и на «эски» ставят при ремонте, но там по мелочи — по аккумуляторной батарее, водяное охлаждение, механическое перемешивание электролита, печи дожита — что позволяет заметно поднять емкость батареи и безопасность ее работы. Электрокоммутационное оборудование новое, автоматические силовые выключатели вместо рубильников и плавких вставок. А вот на Щ-422, бывшей видяевской, с тех пор от стенки завода выходившей лишь на полигон, команда конструкторов во главе с Перегудовым и Базилевским, похоже, решила проверить технические решения, перенятые от нас — вскрывали корпус, все механизмы поставили на многоярусную амортизацию, и заменили не только АБ, но и электродвижки — убрали редуктор, главный источник шума под водой, дизель работает только на генератор, и моторы двухъякорные, как было уже на «катюшах», что в дополнение к возможности подключение аккумуляторных групп как последовательно, так и параллельно, дает широкий диапазон мощностей и оборотов, от малошумного подкрадывания до полного подводного хода. Получили снижение шумности в разы, а то и на порядок — вот их акустики задолбаются наши лодки искать! Плюс повысили мощность движка и емкость батареи, так что под водой, по расчетам, будем обгонять и «двадцать первые». И гидро- и радиолокаторы уже на уровне английских и американских этих лет.
Так что какое-то техобслуживание, и комплектующие, и ремонт — нам доступны уже сейчас. И пожалуй, еще года три-четыре в строю протянем — а там предки на месте не стоят, еще научатся, так что оптимистически можно рассчитывать и на десять лет службы нашего «Воронежа». Так это выходит, до 1953 года, когда уже первые атомарины, местной постройки, сойдут со стапелей? А мне ж только полтинник стукнет, вполне реально стать и флагмехом дивизии, а это вполне может быть по штату и контр-адмиральская должность! А после — и флагмехом флотилии, когда советский атомный флот во всю мощь развернется. [15]
15
В советском ВМФ атомные лодки сводились в дивизии, дивизии во флотилии. У дизельных лодок были бригады и эскадры.
Если я прежде всего командир БЧ-5, значит, это для меня основное дело? Ну, а всё прочее — «общественная нагрузка». Как и консультирование местных товарищей — отчего бы хорошим людям не помочь и Советскому Союзу не послужить. Ну, было такое, что, когда мы в Северодвинске стояли, я и к заводским, и в хозяйство Курчатова ходил, как к себе на борт. И вдруг в разговоре по ВЧ делает мне внушение сам Лаврентий Палыч — нет, еще не разнос, но «высочайшее неудовольствие». А ему, наверное, Кириллов нажаловался — ну, мать-перемать! И Князь наш, светило медицинское, под раздачу попал тоже.
Связываюсь с Северодвинском, выясняю. По ВЧ — которую, как нас авторитетно заверяли, прослушать невозможно, правительственная связь! Эти великие дела в Проекте еще при нас начались, как раз мы в Полярный уходили. Всего лишь нашли третьего, на медицину — да, непорядок, что этим Курчатов занимался в нагрузку и не по профилю. Фамилия Зенгенидзе мне ничего не говорит — тут Князь мне: «Да ты что, это ж у нас был фигура первой величины, академик, создатель школы советской радиологии, первый директор НИИ радиологии», — и прочая, и прочая. Здесь же, как оказалось, про него вспомнил и включил в Проект сам Лаврентий Палыч. И естественно, после поинтересовался у него самого, как дела.
А Зенгенидзе прежде всего врач. И в отличие даже от Курчатова (нет еще в этом времени страха перед радиацией — читал, что на заре атомной эры даже отцы-основатели работали с материалами буквально голыми руками), хорошо представляет, что такое санитарно-эпидемиологическая опасность, «а ваша радиоактивная зараза, которую вы сапогами разносите, не менее опасна, чем бациллы». Нет, мы с Князем предкам, конечно, говорили, и они вроде бы и сделали, как положено, внутренний периметр для «грязных» работ и проход через санпропускник — вот только «по производственной необходимости» бегали туда-сюда все, включая Курчатова, как бог на душу положит. Зенгенидзе же это вопиющее безобразие прекратил, в соответствии с нашими же писаными наставлениями: «Правила есть, составлены хорошо, отчего не исполняете?» И сразу — многоярусная колючка вокруг внутреннего периметра (вместо забора, в котором уже наделали дыр), и проход только и исключительно через душевую («Как, с горячей водой в нужном количестве проблемы? Обеспечить!»), и переодеваться решительно всем («Как, сменного обмундирования не хватает? Срочно пошить!»), и строжайший дозиметрический контроль и территории, и личного состава («Нет еще „накопительных“ индивидуальных дозиметров? Так фотопленку в конверте в карман, после проявить, не потемнеет ли!») — в общем, куча тому подобных мер. Тут уже встал на дыбы Курчатов, усмотрев угрозу снижения темпа работ — короче, дело дошло до Лаврентия Палыча, которому пришлось стать третейским судьей.