Ленинградская зима. Советская контрразведка в блокадном Ленинграде
Шрифт:
«И это Россия?» – спрашивал себя фельдмаршал…
Рядом с фельдмаршалом, почтительно от него отодвинувшись, сидел моложавый полковник с красивым смуглым лицом. В окружении фельдмаршала шутили, что фельдмаршал приблизил Кристмана за редкую мужскую красоту, а всерьез говорили, что нет ничего страшнее хитрого адъютанта у злого генерала. Кто знает, может быть, фельдмаршал, чье массивное, обвисшее лицо было очень некрасивым, только для того и держал при себе этого полковника, чтобы постоянно напоминать всем, как дешево стоит по большому военному счету мужская
Сейчас, после бессонной ночи, глаза у красивого полковника были сонными. Выполняя приказ командующего, он уже вторые сутки подбирает карты местности, пройденной группой армий «Север», – фельдмаршал хочет выяснить, где, в каких сражениях были допущены просчеты, сорвавшие первоначальный план наступления. Полковник боролся с дремотой, но продолжал внимательно следить за фельдмаршалом.
Фон Лееб повернулся к нему и сказал, подтягивая для изображения улыбки отвисшую нижнюю губу:
– Если все русские города такие, не стоило начинать эту войну.
– Отсталая страна, – с готовностью отозвался Кристман.
– Но почему они так хорошо дерутся за эти деревянные лачуги? – вдруг повысил голос фельдмаршал и сердито посмотрел на полковника, как будто тот отвечал за то, что русские дерутся упорно. Кристман счел за лучшее промолчать.
– И совсем не такой уж большой город, – продолжал ворчать фон Лееб. Он приподнялся и оглянулся назад – там в клубах пыли поблескивали лакированные спины машин, в которых ехали генералы и чины поменьше.
Машину резко встряхнуло, и фельдмаршал обрушился на сиденье. Он уже открыл рот, чтобы разразиться бранью, но в это время из-за поворота вдруг точно всплыла на зеленой волне косогора белоснежная церковь. Вместе с черным дымом она повторилась в реке.
– Остановитесь, черт бы вас взял! – крикнул фон Лееб.
Вся вереница машин постепенно остановилась. Спины машин, еще недавно сиявшие на солнце, потускнели, покрылись густой дорожной пылью.
Фельдмаршал смотрел на церковь.
– Очень красиво. Феноменально! – сказал он. – Черный дым – это война, а церковь – бог среди войны. А? – Он взглянул на адъютанта и, не дождавшись ответа, отвернулся: что может думать о боге этот красивый полковник, у которого в душе, кроме Гитлера, никакого бога нет? Сам фон Лееб – ревностный католик. Гитлер за это недолюбливает его или, точнее сказать, недолюбливал… Все знают об их разговоре во время назначения фельдмаршала командующим группы войск «Север».
– Мне рассказывают, что вы скорее католик, чем военачальник, – полушутя-полусерьезно сказал тогда Гитлер.
– Чем больше я католик, тем больше военачальник, – ответил фон Лееб.
Фюреру не осталось ничего иного, как заявить, что он уважает любую убежденность, если она на пользу возрожденной Германии…
Вот почему сейчас никто в свите не позволил себе даже улыбнуться тому, что командующий застыл перед русской церковью.
Вдруг, разорвав черную пелену, низко-низко над машинами с воем пронесся самолет. Кто-то успел крикнуть: «Ахтунг!», – но этот крик покрыл дружный смех, все видели, что это был пассажирский «Юнкерс», идущий на посадку.
Фон Лееб вялым жестом руки приказал ехать дальше, но вскоре на боковой, тенистой улице по сигналу мотоциклистов эскорта машины снова остановились.
«Майбах» командующего стоял перед красным кирпичным зданием, на котором скособочилась вывеска «Аптека». Подбежавший на носках квартирьер штаба распахнул широкую дверцу «Майбаха» и протянул руку командующему:
– Прошу, господин фельдмаршал, это ваш временный дом, только на сегодня.
Первым человеком, которого принял в Новгороде командующий, был полковник Аксель.
Фельдмаршал сидел в небольшой комнате за ломберным столиком в вольтеровском кресле. У стен стояли сдвинутые аптечные прилавки. Было очень тесно. Фельдмаршалу некуда было деть ноги, он вытянул их в сторону и потому сидел боком. Войдя, Аксель растерялся, не зная, где ему встать, чтобы быть перед глазами командующего. Фон Лееб молча кивнул на табурет, стоявший у окна.
– Что вам нужно, полковник? – устало и тихо спросил фон Лееб.
Своими выцветшими, светлыми глазами он рассматривал чистенькую полковничью форму Акселя. Фельдмаршал ненавидел штабных чистюль, но сейчас перед ним стоял офицер абвера, службы особой, и он должен был ему помочь – об этом специально просил Берлин…
– Очень много, господин фельдмаршал, – почтительно наклонившись вперед, ответил Аксель. – Начиная с помещений, которые удовлетворяли бы нашим специфическим требованиям, и кончая солдатами для его охраны. Транспорт, связь…
– Одну минуточку, – остановил его командующий. – Где-нибудь тут, за дверью, находятся мой адъютант и мой стенограф. Пригласите их, пожалуйста…
Аксель продиктовал стенографу свои давно продуманные требования. Фельдмаршал приказал немедленно расшифровать продиктованное и поставить на перечне его гриф.
– Ничего не позабыли? – спросил он. – Я обещал Берлину сделать все, что вы попросите…
Когда стенограф вышел, фельдмаршал вдруг неожиданно спросил:
– Вы действительно поможете нам в Ленинграде?
– Надеюсь…
– Что? – переспросил фельдмаршал, приставляя к уху ладонь: в свои 65 лет он уже неважно слышал.
– Надеюсь, что мы поможем армии, – громко сказал Аксель.
Фельдмаршал кивнул и сказал тихо, будто про себя:
– Русские воюют лучше, чем мы думали.
– Тем грандиозней ваши успехи, – убежденно возразил Аксель.
Фельдмаршал удивленно посмотрел на него.
– Если бы вы состояли при мне, я разжаловал бы вас за беспардонную лесть, – сказал он серьезно. – К вашему сведению, я не выполняю приказа фюрера ни по срокам, ни по результатам. Это – имея перед русскими огромное преимущество в силе! Должен заметить, что информация о слабой приверженности русских к своему политическому режиму оказалась явно ложной. Кто-то за это ответит… – Розовые, с сеткой прожилок, обвисшие щеки фельдмаршала чуть вздрогнули в усмешке: – Не адмирал ли Канарис?