Ленинградская зима
Шрифт:
— Сию минуточку…
Рация была оборудована в большом ящике комода. Вывалив белье на пол, Палчинский быстро приготовил рацию к работе, высунул в форточку металлический прут антенны и застучал ключом. Вскоре он сообщил, что Центр обещает ответить через двадцать минут.
Палчинский снял наушники и спросил:
— Может, стол накрыть… водочки с холоду.
— Мы пришли работать, — ответил Чепцов. — Спасибо.
— Радист все интересуется, когда мы покончим с городом, — сказал Кумлев.
— Что вас волнует? — повернулся Чепцов.
— Да так… — замялся радист. — Все ж интересно, как новая жизнь обернется, какие будут деньги, ну и так далее.
— Не волнуйтесь, для вас все будет в наилучшем виде, — ответил Чепцов.
Ровно через двадцать минут кенигсбергский радиоцентр передал шифровку для Чепцова,
Я уже давно слышал о расстреле шайки мародеров, которые грабили квартиры, оставленные ленинградцами. Но есть другое мародерство — кто-то имеет излишки продовольствия и выменивает на него у ленинградцев золото, картины, фарфор и прочее. Почему не расстреливают этих мародеров? Кто-то объяснил мне, что этот обмен происходит по доброму согласию обеих сторон и потому неподсуден.
В городе много разговоров о Сенном рынке. Говорят, там продается все. Я пошел сегодня туда — решил купить что-нибудь из еды, у меня было около тысячи рублей. Знаю, что поступок во всех отношениях неправильный, и не знаю, смогу ли я когда-нибудь так его объяснить, чтобы посторонний человек сказал: «Я тебя понимаю…» Ладно, пошел. Площадь, где шла торговля и обмен, была совсем маленькая — возле горловины какой-то улицы прохаживались и стояли человек двадцать, не больше. Старушка в длинном салопе и беличьем капоре продавала фарфоровую миниатюру: женщина в кринолине играет на клавесине, а мужчина в белом парике и в голубом камзоле слушает ее игру, облокотившись на инструмент. Когда кто-нибудь приближался, старушка негромко говорила: «Голляндская миниатюра, нужен хлеб». Узнать, кто эти люди по одежде невозможно. Ну, старушка с миниатюрой более или менее ясна, а кто богатырь в поддевке из тонкого сукна и в бобровой шапке? Свиное сало, нарезанное мелкими ломтиками, было у него разложено меж страниц старинного альбома с пряжкой. Кто щекастая, точно сошедшая с полотна Кустодиева, курносая девка, у которой я купил за пятьсот рублей плитку шоколада? Я отдал ей деньги и спросил, где она его достает. «Много будешь знать, парень, скоро состаришься, а не то еще и умрешь с голодухи, чего доброго», — сказала она. Конечно, кто-то принес сюда довоенные свои запасы. Но не все же такие запасливые! Значит, где-то есть течь. Больше всего меня потрясло, что среди торгующих я увидел и военнослужащих. Правда, только двоих. Один продавал за деньги филичовый табак и водку, другой все вертелся возле старушки с голландской миниатюрой. Я подошел и спросил: не стыдно ли ему? Он сначала испугался, а потом спросил с кривой улыбкой: «А вам?» Что я мог ответить? Пришел к себе в «Асторию», вынул из кармана шоколад, развернул, гляжу на него и глотаю слюну. И вдруг подумал: а если кто сейчас войдет? Ведь придется угостить? Я запер дверь на ключ. Но как только щелкнул замок, я вдруг понял, что со мной происходит, — быстро отпер дверь и даже приоткрыл ее и потом ел шоколад медленно-медленно, но никто не заходил. И это было очень обидно, потому что мне хотелось самому себе доказать, что я лучше, чем выгляжу. Вдруг я вспомнил одну немецкую радиопередачу на русском языке, мы слушали ее на днях в аппаратной радиокомитета. Какой-то явно русский на хорошем, чуть старомодном русском языке советовал ленинградцам прекратить сопротивление и не доводить себя до позора, когда придется, стоя на четвереньках, молить о пощаде. Вот это — чтобы не опуститься на четвереньки — в этом смысл той тихой войны, какую ведут сейчас все ленинградцы. Голод — это страшно, он влияет на психику, он подбирается к сознанию, желая подчинить его себе.
Я пишу, а рот наполнен сладкой слюной, я глотаю ее, она появляется снова и снова. И совсем она уже не сладкая. Будь проклят тот шоколад! Но слизнул все-таки все крошки с фольги — сколько ни держался…
Глава шестнадцатая
В тот день, когда из Ленинграда вернулся Чепцов, Аксель получил шифровку — ему предписывалось на другой день к полудню быть в Риге, иметь при себе полные данные о деятельности своего подразделения и принять участие в межведомственном совещании в «Абвер-штелле-Остланд». Аксель мгновенно
Отдав приказ подготовить машину для поездки в Ригу, Аксель вернулся к Чепцову, который в это время писал отчет о своем походе в Ленинград. Аксель предусмотрительно поместил Чепцова в изолированную комнату своего бункера и на первое время запретил ему общаться с русскими сотрудниками группы. Им было лишь сказано, что Чепцов благополучно вернулся и доставил ценнейший материал.
— Продолжим беседу… — сухо сказал Аксель, вернувшись в комнату к Чепцову. — Я хотел бы уточнить и более основательно мотивировать ваши выводы.
— Я записал так, — Чепцов подвинул к себе отчет и прочитал: — «„Пятая колонна“ в Ленинграде — дело хотя и реальное, но невероятно трудное…»
Аксель в это время подумал, что вывод Ченцова совпадает с его выводом в меморандуме и что при известных обстоятельствах это может сработать в его пользу.
— Попробуем мыслить логически, — сказал Аксель. — Зачем нам рисковать людьми, преодолевать невероятные трудности, если город уже схвачен за горло армией и речь идет лишь о сроке последнего штурма?
Чепцов прекрасно понимал, как дорого может ему стоить каждое слово.
— Весь вопрос в том… — с расстановкой ответил он, — чтобы наши усилия не оказались слишком мизерными рядом с тем, что совершит армия.
— Постарайтесь быть логичнее, — попросил Аксель. — Армия выполняет приказ фюрера и уничтожает город — для чего были все наши усилия?
— Разве не наша обязанность облегчить армии выполнение этой задачи? — спросил Чепцов.
— Но на самом-то деле получится, что армия поможет нам?
Чепцов смотрит на Акселя и молчит.
— А может быть, лучше не лукавить и, учитывая все невероятные трудности дела, отказаться от него? — спросил Аксель.
— Зачем отказываться? — ответил Чепцов. — Надо только действовать в большем контакте с армией, и тогда мы не выпадем из ее боевого счета победы…
Аксель с интересом посмотрел на Чепцова — он, оказывается, не так прост, как казалось, — адмирал Канарис во время последнего разговора по телефону тоже дал понять, что группе Акселя сейчас будет полезно более тесное сотрудничество с армией, хотя бы формальное. Аксель подумал сейчас, что эта мысль может пригодиться ему и завтра, на совещании в Риге.
— А теперь давайте поговорим просто так — я ведь тоже, как вы знаете, бывал в этом городе, — сказал Аксель и мягко спросил: — Бывало вам там страшновато?
— Было… — не сразу ответил Чепцов и объяснил: — Сказать точнее: было чувство близкой опасности.
— Преувеличенное уважение к их контрразведке?
— Как раз нет, я со своей легендой проходил всюду, как нож в масло.
— А что же тогда?
— Очень трудно объяснить.
— Вы общались с жителями города?
— Ну как же. Сидишь в бомбоубежище, кругом — они. Встречаешься с ними глазами. И вдруг начинает казаться, что все они смотрят на тебя и понимают… А то идешь по улице… все смотрят… смотрят, — негромко сказал Чепцов.
— Да, у них там атмосфера всеобщей подозрительности, они и друг на друга тоже так смотрят, — ответил Аксель.
И это Чепцов, казавшийся ему таким прочным! На деле он типичный русский! Все ему кажется, он думает… эмоции, словом, прославленный русский комплекс душевной неполноценности.
Чепцов словно почувствовал мысли полковника и молчал.
— А их контрразведка?
— Один раз показалось… — начал Чепцов, но Аксель встал:
— Хорошо. Продолжайте писать отчет. Потом можете отдохнуть. Прошу вас своим коллегам рассказывать только то, что было реальностью, а то, что вам казалось, используете, когда будете писать мемуары.