Ленинский тупик
Шрифт:
– Зачем одинаковые? Носите, как вы начальник, с кружевами.
– Что с ним говорить?!
– вскинулся пронзительный Тонин голос.
– У каждого руки к себе гнутся.
Чумаков торопливо скатал списки в трубочку, начал проталкиваться к дверям, кинув на ходу:
– По поводу выплаты была официальная бумага. Над ней голову ломали люди не чета вам…
– А-а, бумага!
– зло воскликнула Нюра, подступая к нему ближе.
– Нынче за бумагу не схоронишься. Не то время, чтоб над нами выкомаривать…
– Эт верно!
–
– Дядя Силан!
– обрадованно воскликнула Нюра.- Я знаю, вам совестно, что с каждой из нас срезают в день по двенадцати рублей и передают эти деньги высоким разрядам. Вы человек душевный. Так что ж вы… ровно у вас язык к небу прилеплен Тихоновым клеем? Жизнь протужить молча….
Чумаков, выставив локоть вперед, попытался пробраться бочком к выходу, но Тоня и еще несколько подсобниц стояли в дверях, плечом к плечу, необъятно широкие в своих рабочих ватниках и шерстяных платках, обхватывающих грудь и стянутых за спинами.
– Что вы на меня уставились, безумные?
– обеспокоенно прохрипел Чумаков.
– Я вам не Совет Министров. Идите туда или в ЦК… У нас ЦК за женщин. Ради вас водка подорожала и, говорят, за бездетность с вас брать не будут… Берите носилки и несите туда свои пром-блемы!
Нюра разрубила воздух рукой: - Половина проблем решится сама собой, если разряды мы будем устанавливать сами!
– Са-ми?!
– Сами!
Все, кто протискивались к выходу, остановились, глядя на чуть побледневшую Нюру, кто-то снова уселся на скамью, дернув стоявшего перед ним Силантия за пояс: “Не засти!”
Нюра показала на свернутые в трубку списки, которые нес Чумаков.
– Сколечко лет фонд зарплаты был у нас вроде горшка с Чумаковской кашей! Кому хочет Чумаков тому дает, кому хочет - нет… Нынче свое едим. Так? Но… ложкИ кто распределяет? Чумаков. Хоть. Тихону Инякину, дружку закадычному, вручил целый черпак, поварешку - седьмой разряд. Тоня ему поперек горла - ей чайную ложечку. Чтоб Тоня, в основном, не ела, а пар из горшка вдыхала… Ну?! Хоть и сдельно работаем, а та же самая “выводиловка” разбойная. Только в сокрытом виде…
– Эт верно!
– поддакнул Силантий. Он вряд ли расслышал половину из того, что сказала Нюра, но, догадываясь, о чем речь, считал своим долгом время от времени подбадривать подсобниц наставительным “Эт верно!..”
Чумаков задергался то в одну, то в другую сторону, - казалось, опасался встать к кому-либо спиной.
– Анархия, значит? Никаких начальников? Под черным знаменем - и “Цыпленок жареный…”? Чтоб стройка развалилась?Да вы, оголтелые, значит, против нашей партии…
Тоня шагнула от дверей:
– Ты дождешься - лопаты бросим!
– Что? Ты чем грозишь? Не советский это метод!
– Всякий метод гож, который поможет тебе шею свернуть.
Крики, шум и аплодисменты на перевыборном профсоюзном собрании, “подогретым” вчерашним пересмотром разрядов, не утихали долго. Под этот шум и скользнул к трибуне Тихон Инякин. Утихомирить рабочих, по примеру прошлых лет, ему не удалось. Но все же он прикрыл собою управляющего: выступавшие обрушивались уже не на Ермакова -на Тихона.
Посыпались записки с просьбой предоставить слово.
Приподымаясь на стуле, Нюра думала увидеть на лице Тихона Инякина раскаяние, стыд, на худой конец - смущение. Ничуть не бывало! Темное точно в копоти, лицо его улыбалось. Вот оно стало нарочито безразличным. Сидит как на собственных именинах.!.
В какой уж раз Нюра спросила себя: отчего Тихона ничем не проймешь? В общежитии, на подмостях, на собрании, стоит Инякину показаться - его кроют на чем свет стоит. И все же… Поймет ли она в конце концов, почему… почему Тихон из года в год проходит в члены постройкома? И это при тайном-то голосовании, когда судьба кандидата решается каждым наедине со своей совестью!
Желающих ругать Тихона Инякина оказалось столько, что собрание пришлось перенести и на следующий день. Чем бы Нюра ни занималась, весь этот день она думала над тем, почему удерживается в постройкоме Тихон Инякин. И впрямь непотопляемый!..
” А ведь люди у нас прямые, порой крутые на язык. Однако Тихон… улыбается. Почему так?”
Вечером Нюра спросила об этом Огнежку. Огнежка, ни слова не говоря, повела Нюру … в ее постройком, в котором она, как видно, еще не чувствовала себя уверенно. Там они полистали несколько пожелтелых папок, отдающих прелью, и повсюду Огнежка отыскивала своего личного и многоликого врага - “выводиловку”.
– “Выводиловка” Нюра, косила людей, как пулемет,- объясняла она.
Слова Огнежки звучали убедительно. “Выводиловка”, даже по этим старым папкам было яснее ясного, все годы косила рабочих, как пулемет, только люди тут не погибали, а тут же разбегались со стройки куда глаза глядят. Не проходило и года, как в списках против множества, фамилий -против целой трети имен - появлялась унылая эпитафия канцеляристов: “Выб.”
Руководители строек молили, требовали: “Людей!
Людей! Людей!” - ссылаясь на неслыханные ранее гигантские планы строительства жилищ. Почти все остальные проблемы тонули в аморфном словечке “текучесть”..
Поезд за поездом высаживал на городском вокзале парней и девчат с фанерными чемоданами в загрубелых от крестьянского труда руках. Пополнения вводились в бой с ходу, как на войне маршевые роты. Благодаря им удерживались на плаву и такие корабельные шкуры, как Тихон Инякин.
Много лет подряд Тихон Инякин проходил в постройком голосами рабочих-первогодков, которые не успевали его узнать.
Таков был главный вывод Огнежки.
Едва Огнежка ушла, как Нюру снова обступили со всех сторон десятки “почему?”