Ленька Охнарь (ред. 1969 года)
Шрифт:
— Я тут был сколько раз, — сказал Кенька. — Сам «шишки» делал.
— Заливай больше, — усомнился Охнарь. — Тебя только послушать!
— Не веришь? Спроси. Могу хоть сейчас. Надо литейную землю положить в формочку, умять, но не здорово крепко, а то не вынешь. После форму открыть, и «шишка» готова. Это будут детали, понял? Потом их на листах носят в сушильную печь. Вон туда.
— Кень, — просительно сказал Охнарь, — как-нибудь возьмешь меня? Попробовать разок.
— Это батьку надо уломать. Сюда пропуск...— Он вдруг схватил Охнаря за рукав. — Гляди, гляди, начали. Вот дает!
Горновой мастер, широкогрудый, в специальных очках и кожаном фартуке (он
Школьники в первое мгновение попятились от искр, от сухой жары, девочки легонько ахнули, но Кенька выдвинулся вперед и подставил руку, ловя огоньки.
— Они не жгут, — победно сказал он.
Действительно, рабочие совсем не обращали внимания на искры, точно это были светящиеся мухи. Чтобы показать свою смелость, стали и ребята ловить «мух».
Ковш наполнился доверху чугуном. Чугун из него стали разливать по небольшим посудинам, каждую из которых на длинной палке уносили двое рабочих, присыпав металл сверху песком, чтобы не так жгло лицо, руки. Все же они отворачивались от жара.
— Вот оно какое, наше производство, — добродушно сказал ученикам Холодец-старший. — Понравилось кому?
Всем понравилось. Кенька выпалил:
— Я как вырасту, стану горновым. Я уж давно батьке сказал.
Отец не без гордости потрепал его по огненной шевелюре.
— Сперва девятилетку закончи. Там побачим.
Наиболее бойкие из школьников стали задавать мастеру разные вопросы.
— Мастерские наши построены еще при царе Додоне,— рассказывал Холодец-старший. — Видите, заливаем вручную. В последние годы мы чаще брались не за инструмент, а за винтовки. Местные жители помнят: в гражданскую рабочие вырыли окопы за городом, установили пулеметы и залегли. Эти стены разную пакость видали: сюда и петлюровские гайдамаки лезли, и деникинцы, и разные бандюги. Вагоноремонтные не раз переходили из рук в руки, да так их и разрушили. Ну... мы, старые кадровики, восстановили свои мастерские после войны. Опять вот скрипим помаленьку. Вы уж при коммунизме не такие заводы увидите... может, на каком из них и моему Кеньке Доведется горновым мастером поработать.
— И скоро наступит коммунизм, дядя Прохор? — спросила Оксана, которая отлично знала мастера.
Ответил он не сразу.
— Мы, рабочие, этот вопрос часто обсуждаем промеж себя. По нашей смекалке, годов примерно через двадцать — тридцать должны бы первые маяки показаться. Ежели, конечно, мировая буржуазия не позавидует нам, не начнет мешать. Это же надо догнать Европу, Америку и еще за пояс заткнуть. Поставить такой паровоз коммунизма... с новенькими вагонами, чтобы потом все страны земного шара, как один состав, можно было вести вперед.
Отодвинувшись в сторонку, Охнарь быстро, уверенными штрихами карандаша набрасывал в блокноте вагранку, резко освещенную фигуру горнового, чугун, льющийся в котел. Он поднял голову от рисунка, громко спросил:
— А что такое коммунизм? Как его узнать?
На него обернулись. Ребята стали улыбаться, как бы говоря: посмотрите на него, не знает, что такое коммунизм и как его узнать. Однако все молчали.
— Коммунизм, — ответил мастер, совсем не удивившись вопросу, — коммунизм сам себя покажет, что он такое есть. Слов о нем много. И «церкви и тюрьмы сровняем с землей». И «от каждого по способности и всякому по его потребности». Всех слов не обскажешь... А «маяки» коммунизма покажутся, как сам Ильич говорил, с полной электрификации. Построим станции самые наибольшие в мире: на Оби, на Днепре, на Волге, на Дону. Возведем совсем новые города-заводы с парками, с фонтанами, и чтобы для рабочих в квартирах ванны. Откроем везде дома отдыха. Всех частников, кулаков — на работу, а чтобы дети наши могли в университеты идти... Тогда человек наш станет вольным, сознательным: чекисты и милиционеры отставку получат. Захотим — море выроем, ну... возле Москвы или Киева. Захотим — через пустыню воду проведем, и в самих Кара-Кумах зашумят леса. Так на мою думку. Вы это, ребята, сами увидите. Кто знает, может, и я еще доживу.
Экскурсанты пошли дальше: смотреть сушилку. Охнарь еще задержался и стал заканчивать карандашный набросок. Из головы его не выходили горячие слова мастера. Ведь это ему и миллионам его сверстников своими руками коммунизм строить. Это же... здорово!
У ворот мастерских он распрощался с товарищами.
...Когда Ленька с веслами на плече и Оксана с большим газетным свертком, из которого выглядывал хвостик тараньки, спускались к Донцу, жара спала. Небо золотисто лучилось вокруг повисшего над тополями солнца, сбоку дороги, в траве звонко пел кузнечик, плетни садов стали голубыми.
— Опоздали мы, наверно, — озабоченно сказала Оксана, — как бы пионеры уже домой не собрались. Хорошо им: скоро на все лето в лагерь укатят.
— А мы и туда будем приезжать.
У причала, в черной тени явора, легонько покачивалась лодка, и у ее борта, в такт с нею, покачивалась лупоглазая зеленая лягушка. Охнарь сел на «банку», уперся веслом в илистое дно, оттолкнулся, и вода стеклянными полосами стала расходиться за кормой. Ленька уперся ногами в шпангоуты, греб сильно и широко, весь откидываясь назад. С весел падали капли. Лодка быстро пересекла Донец наискось к заливу. На середине реки, блестя, тихо вскидывались рыбки. Желтые водяные лилии казались увеличенным отражением звезд. Оксана перегнулась за борт и бороздила пальцем воду, ее коса свесилась, слегка намокла.
— Отчего ты, Леня, в комсомол не вступишь? — вдруг спросила она и сорвала ближнюю лилию.
Это уже второй человек в школе заговаривал с ним о ячейке.
Охнарь только что с шиком прикурил папиросу, пустил колечко дыма и ответил небрежно и не совсем охотно:
— Что, комсомол без меня не обойдется?
— Обойдется, конечно. Но обойдешься ли ты без комсомола?
Охнарь присвистнул.
— Шестнадцатый год кое-как коротаю и видишь: жив-здоров. В общем, не лежит у меня сердце к этой породе.
Оксана обидчиво и надменно выпрямилась.
— Может, объяснишь?
Он объяснил. На «воле» комсомольцы не раз таскали его в детприемник, ловили на воровстве, снимали с товарных поездов. Правда, они не пускали в дело кулаки, соленые словечки, зато донимали агитацией. Пристанут: «Отчего губишь жизнь на улице? Отчего такой маленький, а пьешь вино?»
— Так разве они тебе худа желали? — невольно рассмеялась Оксана. Она все еще была сердита.—
Может, и я тебе мешаю, Опанас, Кеня? Мы ведь тоже комсомольцы.