Ленька Охнарь (ред. 1969 года)
Шрифт:
В двери Охнарю пришлось посторониться. Длинноусый вносил украденный чемодан: один угол его был ободран.
— Нашелся? — обрадованно спросил его старенький заспанный пассажир.
— Под окном валялся, — сдержанно сообщил военный в зеленой венгерке. — Жалко, что второго воришки след простыл. Видно, не стал дожидаться добычи.
Молоденький стрелок, подталкивая Охнаря вперед, незлобиво сказал:
— Зря старался.
Ленька насупился и ничего не ответил.
Днем его отвезли в тюрьму.
II
В начале
— Только будет ли из этого прок, — устало вздохнула инспектор-педолог, когда охранник вывел огольца и поправила волосы под красной шелковой косынкой.— Парнишка исколесил всю Россию, фактически три года на улице, лишь зимовал в ночлежках Украины, Азербайджана, Крыма. Приводам в милицию счета нет и решетку понюхал — две судимости. Очень уж испорчен. Да и характерец — видите. Все бравирует!
— Попробуем поварить его в трудовом котле,— сказал один из членов комиссии, старый машинист - железнодорожник.— Что ж с ним делать? Как социально опасного высылать на Север? Вроде жалко. Может, еще человеком станет.
Охнаря под конвоем отправили из областного центра.
Несколько дней спустя из колонии в городок за продуктами пришла подвода. Сторож Омельян, бровастый, худой, черноусый, в синих заношенных шароварах, молча показал освобожденному из заключения Охнарю место между полосатым мешком с крупой и железным бочонком постного масла.
— Залазь.
Обратно выехали под вечер. Огромное медное солнце садилось за лесом, теплые длинные тени устилали песчаную дорогу. Телегу потряхивало на корневищах, под сумрачным сводом сосновых ветвей и дубняка глуховато отдавался цокот копыт.
Сторож Омельян, согнувшись на передке, курил цигарку и равнодушно подгонял кнутиком гладкую пристяжную. Охнарь сидел на грядушке, посвистывал и болтал спущенными ногами. Ему нравилась эта предвечерняя лесная тишина, одинокое постукивание дятла по стволу, сгущенный полумрак чащи с апельсиновыми пятнами солнечных лучей, нравилось покачиваться в телеге, вдыхать запах дегтя, хвои и папоротника, цеплявшегося за ободранные желтые ботинки. А главное, было хорошо, что открутился от тюрьмы.
В ночлежках и детдомах Охнарь бывал не раз, а вот в колонии не приходилось. На улице, или, как беспризорники говорят, на «воле», он слышал, что ребят там посылают косить сено, рыть картошку. Чтобы проверить, так ли это, он повернулся к подводчику.
— Скажи-ка, папаша, чем у вас в богадельне занимаются?
— А работают, —равнодушно ответил сторож.
— Ага. Значит, есть еще дураки на свете?
— А значит, есть.
— Интересуюсь поглядеть.
В самом деле, почему бы ему, Охнарю, и не поболтаться в колонии? За тюремными решетками сидел и то не испугался. Он хорошенько отдохнет после месячного заключения, а там прихватит с собой то, что плохо лежит, и ищи мышь в жите.
За лесом потянулась степь. Потом переехали деревянный мост через Донец, миновали баштаны, большой белый хутор с колокольней, усыпанной галками, с кудрявыми серебристыми вербами, колодезными журавлями. Заря погасла, но облака над горизонтом долго еще переливались разными цветами, словно их то и дело перекрашивал невидимый художник.
В колонию приехали поздними сумерками. На небе, еще светлом, но уже подернутом ночной мутью, проступили неясные звезды. Миновав небольшую черную аллею из молодых подстриженных акаций, подвода остановилась среди неогороженного двора, перед двухэтажным кирпичным домом.
Охнарь спрыгнул на землю, сделал несколько шагов, разминая затекшие ноги. Сторож буркнул, не подымая головы:
— Ступай туда.
Ткнул ореховым кнутовищем на здание и стал распрягать коней.
Ленька огляделся.
Часового нигде не было видно. Впереди щетинился лес, тускло освещенный низким красным месяцем. В воздухе чувствовалась сырость: то ли выпала обильная роса, то ли невдалеке текла речка. У опушки смутно выделялись какие-то постройки; оттуда несло навозом. Где-то далеко, наверно на болоте, глухо и одиноко ухала выпь. Открытые окна двухэтажного дома глядели темными немыми провалами; решеток на них не было. Только у застекленной двери веранды, на каменных ступенях, расстилался длинный желтый платок света.
Не торопясь Охнарь достал кисет с махоркой, — по дороге он ловко вытянул его из кармана сторожа,— свернул козью ножку.
— Ну и номер, чтоб я помер, — вслух удивился он. — Все настежь, никто не смотрит. Хоть обтыривай и срывайся.
Он пожал плечами, медленно обошел вокруг дома. По пути так, смеху ради, опрокинул кадку с водой, подставленную под желоб, сорвал горсть настурций с клумбы, понюхал и выбросил. Затем поднялся на ступеньки крыльца, ударом ноги распахнул дверь.
На застекленной веранде, за четырьмя длинными столами, ужинало с полсотни ребят и девочек. Перед каждым стояла кружка с молоком, на тарелках горой были навалены ломти хлеба. Под потолком блестел светлячок жестяной лампы. На краю скамейки сидел толстый полосатый кот и, шевеля усами, принюхивался к запаху еды.
Охнарь остановился посреди столовой — во рту цигарка, руки в карманах.
— Где тут дикобраз? — спросил он и ухарски сбил на затылок кепку.
(Так в бакинской ночлежке, где прошлый год зимовал Охнарь, огольцы называли воспитателей.)
— В чем дело? — отозвался коренастый, широкогрудый человек в поношенной солдатской гимнастерке. Он сидел у стены под свернутым пурпуровым знаменем, как бы возглавляя все столы. На противоположном конце сидела женщина-воспитательница.
Охнарь свысока и насмешливо прищурился. Он будто не расслышал ответа.
— Занимательная у вас тут местность, — сказал он и шумно высморкался посреди столовой.
Человек в солдатской гимнастерке спокойно встал с табуретки.
— Я воспитатель. Зовут меня Тарас Михалыч Колодяжный. Ты новый колонист?
Охнарь круто повернулся к нему и сделал вид, будто только что его заметил.
— Ах, так это ты? А это я. — Он ткнул, себя пальцем в грудь.— Крест да пуговица, хрен да луковица.
Охнарь поклонился с манерностью клоуна и неожиданно подмигнул колонистам. Грязные каштановые волосы кольцами падали нашего лоб, верхняя приподнятая губа придавала наивное выражение дерзкому лицу. На вид огольцу было лет четырнадцать; довольно плечистый, с выпуклой грудью, он, однако, совсем не удался ростом.