Ленка-пенка
Шрифт:
— А в каком ещё надо?
— В ночной рубашке. Что было вообще? Я не помню ничего.
— За голову потрогай себя.
— Ой!!
— Во-во. Правда, не помнишь.
— А где волосы мои?
— Санька отрезал. Извини, Лен, у тебя коса вся от крови слиплась. Как бы мы отмывали её? Вот Санька и отрезал. Сказал, если что, пусть она потом меня за уши оттаскает. И отрезал.
— Ну… Ну, ладно. А ещё что было?
— Лен, ты совсем никакая пришла. Не, не пришла. Санька приволок тебя. На самом деле, ты висела на нём мешком. Он просто принёс тебя на шее.
— Правда,
— Угу. Вся в кровище. Волосы, плащ, платье, руки, лицо. Всё в крови. Мы с Санькой отмывали тебя на кухне. А ты ещё и говорить не могла. Только мычала и выла. Страшно, Лен. Ты прям как зверь была
— А потом что?
— Санька чаем пытался поить тебя, но ты не пила. Выла и кусала чашку. Тогда он налил горячий чай, а в чай плеснул водку. Вон, из серванта. Мы с ним влили это в тебя, и ты заснула.
— А кто раздевал меня и укладывал?
— Санька. Лен, ну где бы мы девчонку стали искать? Санька раздевал тебя. Больше не было никого. Твоё платье в ванной в тазу. Может, его ещё отстирать можно.
— Ох. Ну, спасибо вам, мальчики…
Я всё вспомнила. Фашисты маму убили. Мы просто пришли собирать кочерыжки от капусты. Собирать кочерыжки. И они стали по нам стрелять. За то, что мы собираем кочерыжки. Когда обстрел начался, я помню, мама толкнула меня на землю, а сама легла надо мной, придавив меня своим телом. А потом случился толчок, и на меня полилось что-то тёплое и липкое.
Не сразу поняла я, что это была мамина кровь. Мама меня защитила своим телом. Но сама она… Мамочка.
Маму убили.
Что дальше было, плохо помню. Вроде, Сашка ползком вытаскивал меня с капустного поля, не позволяя встать. Потом мы ехали в трамвае. Какие-то люди. Что-то говорили. Я ничего не могла понять. Сидела, крепко обняв Сашку, и плакала ему в шею. Почему-то от него пахло ромашками. Это запомнила. Наверное, мыло такое.
— Вов, ещё что Сашка рассказывал? Что было-то?
— Да ничего особенного. Вот, разве что…
— Что?
— Да, ерунда.
— Говори, Вов, раз уж начал.
— Санька сказал, ругалась ты страшно в трамвае.
— Ругалась?
— Угу. Он говорил, ты как плакать переставала, так начинала ругаться. Очень грубо. Так, что Санька даже не всё и понимал. Он и не знал, что ты, оказывается, так ругаться умеешь.
— Вов, ругаться я не люблю. И мне не нравится, когда кто-то рядом ругается. Но это не значит, что сама я не умею этого делать. Умею. Но не хочу.
— А где научилась-то?
— Вовочка, у тебя ведь тоже есть старший брат. Догадайся. А у меня старших братьев не один, а двое. Ты, улавливаешь мысль?
— Угу.
— Мишка вообще на флоте служит. По-моему, они там на этой своей подводной лодке матом даже не ругаются, а разговаривают. Помнишь, он в феврале в отпуск приезжал?
— Угу, помню, —Вовка потрогал себя за ухо. —Он тогда поймал меня, когда я пытался тебе карманы пальто рыбьим жиром измазать.
— Вот. А когда Мишка думал, что я не слышу его, то в выражениях он не стеснялся. Так и нахваталась.
— Понятно. А меня научишь?
— Чего?!! Хотя… Научить…
— Научишь?
— Научу. Но не ругаться. Этому не нужно учиться. Вов, давай я тебя лучше буду как в школе учить. Тебе ведь учебники дали за первый класс?
— Дали.
— Вот. Давай я учить тебя стану.
— Фигушки. Я не игрушка тебе, учить меня. Сама-то не учишься, а меня учить, да?
— Хм. Ты прав, Вов. Мне тоже учиться нужно. Давай вместе будем учиться, а?
— Не, не хочу.
— Дурак! Фашисты пришли. Они не хотят, чтобы советские дети учились. Они хотят, чтобы мы как бараны были и совсем ничего не знали. А мы вот назло фашистам всё выучим! Мне мама говорила, что на их заводе полторы нормы мирного времени дают, хотя больше половины опытных рабочих на фронт ушло. Полторы! А мы? А мы учиться станем так, как в мирное время и не учились, Вов. Мы всё выучим. Для нас с тобой сейчас карандаш —это как для бойца винтовка. Мы всё выучим, чтобы вонючий Гитлер от злости лопнул!
— Ну… ну, если так, то, конечно. Чтобы Гитлер. Лопнул. А ты тоже будешь учиться или только меня учить?
— Буду. Конечно, буду, Вов. Я же школу не окончила, мне много что ещё выучить нужно. Хуже всего у меня с математикой. Потому, с неё и начну. Эти суки убили мою мамочку. Так я обещаю, что за это решу все задачи из нашего задачника. Все-все. Не те, что задают нам, а вообще все, сколько есть их там. Даже которые со звёздочками —тоже решу! Назло фашистам! И тебе помогу, Вов. Не нужно тебе целый год терять. В следующем сентябре во второй класс пойдёшь. Пусть у нас нет света и отопления, всё равно мы будем учиться! Давай, неси свои учебники. Мы с тобой атакуем фашистов здесь, с карандашами в руках!..
Глава 15
Холодно. Буржуйка остыла давно, и стало опять холодно. Всё-таки буржуйка —это совсем не то, что настоящая печь. Она быстро нагревается, чуть ли не докрасна, а потом ещё быстрее остывает. Пока огонь в ней горит —вроде тепло. А как погаснет —мы опять мёрзнем.
Особенно Вовка сильно мёрзнет. Он маленький. Вон, накрылся так, что только носик торчит из-под кучи одеял. Я это в свете стоящей на буржуйке коптилки разглядела. Сашка, что ли, коптилку зажёг?
Где он сам-то? В кровати нету его. Но пальто Сашкино здесь, в ногах у Вовки. Значит, где-то по дому ходит. На улицу бы он без пальто не пошёл. Вставать? Не хочется. В постели тепло, страшно из-под одеял на холод выбираться. Поваляюсь ещё чуть-чуть. Тем более, занятий нет сегодня в школе по причине праздника.
Но в школу мы всё равно пойдём обязательно. Все втроём пойдём. Сегодня же 7 ноября, праздник! Будет линейка, а потом нас обещали даже покормить обедом! Причём, без выреза из карточек! Интересно, что нам на обед дадут в школе? Хорошо бы кашу.
Кушать хочу. Я теперь всё время кушать хочу. Но у нас нет ничего. В доме осталось лишь шесть кусков сахара и одна картофелина, что тётя Шура привезла вчера. И всё. Вообще ничего съедобного нет. Кроме хлеба, конечно. Свои двести грамм мы исправно получаем каждый день. Но этого же мало! Ноябрьские продуктовые карточки мы получили. Непонятно только, зачем они нам. Может, где-то в городе по этим бумажкам и дают что, но мне такие места неизвестны.