Леонид Красин. Красный лорд
Шрифт:
На основе полученных сведений ЦКК подготовила в сентябре 1927 года проект постановления, в котором признавалось, что Красин вывез за границу значительные денежные средства, что объявлялось «совершенно недостойным, недопустимым для члена Коммунистической партии и тем более для члена ЦК». Однако Политбюро решило не выносить сор из избы: постановление так и не было принято, но жене Красина перестали выплачивать ту небольшую сумму (50 фунтов стерлингов в месяц), которую без официального решения платили до тех пор. Вероятно, перед этим ей в последний раз предложили вернуться в СССР, поскольку в письме дочери Кате она жаловалась: «Эти ужасные большевики употребляют все свое пропагандистское искусство для того, чтобы уговорить меня уехать с ними. Трудно будет жить за границей, но коммунистический рай не тянет меня». Это письмо было сфотографировано чекистами, которым его передал кто-то
Это имело под собой основания: в октябре глава ИНО ГПУ М. Трилиссер доложил в Москву, что Любовь Васильевна собирается писать воспоминания, в которых обнародует «всю правду» о жизни и настроениях покойного мужа. Трилиссер предлагал остановить это, обеспечив Красиной «грансеньорские условия жизни» в Москве, но члены Политбюро решили дождаться завершения мемуаров. Пока их беспокоило только то, что к книге обещал написать предисловие сам Горький, а также то, что вдова пыталась продать какие-то письма Ленина к Красину; к документам, написанным рукой вождя, большевики всегда относились трепетно. Им удалось узнать, что речь идет всего лишь о кратких рабочих записках, которыми члены СНК обменивались на заседаниях; вдова действительно пыталась их продать, но никакого интереса это не вызвало. В итоге 17 апреля 1928 года Политбюро приняло секретное постановление: в переговоры с Красиной не вступать, а все ее предприятие «считать шантажом». Очевидно, к тому времени в Москве от вездесущих чекистов узнали о содержании книги, в котором не было ничего сенсационного; да и что могла знать Любовь Васильевна, которая не жила в России с 1917 года и совершенно не разбиралась в политике?
Через своих людей в окружении Горького советские руководители сумели отговорить его от написания предисловия к книге. В результате она вышла в 1929 году с предисловием другого знаменитого деятеля — Дэвида Ллойд Джорджа. Ввоз ее в СССР был, конечно же, запрещен, поскольку там обильно цитировались письма Красина жене и другие его нелицеприятные высказывания о Ленине и большевиках. На Западе воспоминания имели определенный успех, но не такой, как рассчитывала Любовь Васильевна; к тому же грянувший мировой кризис поглотил не только ее гонорары, но и все сбережения. В 1931 году она подала наконец иск в лондонский суд на Марию Чункевич, обвинив ее в присвоении 3000 фунтов стерлингов. Но к тому времени ответчица, тоже разоренная кризисом, уехала в Польшу, и дело было закрыто. На исторической родине бывшая любовница Красина попыталась провернуть новую аферу: застраховала на крупную сумму свои драгоценности и меха, а потом инсценировала их похищение, потребовав выплаты страховки. Обман был раскрыт, она предстала перед судом и там, рассчитывая вызвать жалость, поведала о былом романе с Красиным и о вывозе им в Стокгольм ее денег, которыми потом завладела алчная Любовь Васильевна. Но суд не проявил жалости и в декабре 1932 года приговорил «Марочку» к 15 месяцам тюрьмы, после чего ее следы затерялись.
Об этом деле газеты почти не писали — европейскую прессу в то время гораздо больше интересовали похождения расцветших дочек Красина. Их фотографии постоянно украшали страницы светской хроники, и особую пикантность этому придавала личность их отца — народного комиссара, одного из лидеров большевиков. Сестры впервые вышли в свет еще при жизни отца, во время его пребывания в Париже. В те годы Европа, оправляясь от ран мировой войны, веселилась, как никогда прежде, и ее молодежь спешила взять от жизни всё. В эту интернациональную компанию завсегдатаев кафе, дансингов и спортивных состязаний с восторгом влились и сестры Красины, с детства мечтавшие блистать в обществе. Морали их не могли научить ни в семье, ни в тогдашнем окружении, а уж когда их «второй матерью» (как простодушно призналась Любовь Васильевна) стала предприимчивая мадам Чункевич, они и вовсе пустились во все тяжкие. Цель их была обычной для светских красоток всех времен — завлечь в сети наилучшего из возможных кандидатов в мужья.
Первой на этот путь стала младшая из сестер, Люба, которой в конце 1926 года исполнилось 18 лет. Еще до этого она стала любовницей блестящего во всех отношениях кавалера — 33-летнего Гастона Бержери, внебрачного сына немецкого финансиста, адвоката по профессии, сделавшего успешную карьеру в политике. На фронте он не ходил под огнем в атаку, а «обеспечивал связь» с британским штабом, что принесло ему после войны высокие должности в нескольких министерствах. В 1924 году он возглавил секретариат французского МИДа, а позже стал депутатом парламента, одним из
Бержери был известен не только политическими эскападами, но и любовными похождениями. Роман с Любой он завел вскоре после развода с первой женой, американкой Грейс, когда растратил ее состояние; выяснив, что «богатства Красина», о которых твердила пресса, сильно преувеличены, он порвал с невестой, но та предъявила решающий козырь — беременность. Их венчание состоялось в узком кругу летом 1927 года, а через месяц Люба родила малыша Жана-Франсуа, которого в семье звали Лало. Брак продлился меньше года, но за это время Бержери успел ввести в круг французской элиты не только жену, но и ее сестер. Последствия не заставили себя ждать — в августе того же года газеты всего мира, от Аляски до Эстонии, выдали сенсацию: дочка большевистского комиссара Людмила Красина выходит за главу одного из знатнейших семейств Франции, герцога де Ларошфуко. Говорилось, что уже назначен день бракосочетания в родовом замке и приглашены гости — более 500 человек.
Тогда, как и сейчас, достоверность светских новостей никто не проверял; иначе можно было легко убедиться, что сорокалетний герцог Жан де Ларошфуко давно женат и разводиться не собирается, а его сын и наследник Франсуа еще не вышел из детского возраста. Поскольку ни в одной из газетных заметок имя герцога не называлось, остается загадкой, о ком шла речь. Можно предположить, что женихом Людмилы мог быть представитель побочной ветви рода Арман Шарль Франсуа де Ларошфуко, герцог де Дудовиль. Почему разрекламированный брак не состоялся, сказать трудно — возможно, знатный ловелас (как и Бержери) узнал об отсутствии у своей нареченной богатого наследства и перенес внимание на другую, более состоятельную претендентку.
Как бы то ни было, Людмила, оставшись в Париже, переключила внимание на писателей и поэтов, в том числе приезжавших в изобилии из Англии и США; ей, в отличие от сестер, чинная Англия всегда нравилась больше, чем развязная Франция. В конце 20-х на презентации какого-то поэтического сборника ей встретился молодой британский юрист Джон Матиас, сын богатого бизнесмена. В 1931 году возникший между ними роман счастливо завершился свадьбой, и Людмила перебралась в семейное имение Бери в графстве Сассекс. Перепись, проведенная в Англии в 1939 году, зафиксировала ее проживающей там вместе с мужем, тестем и дюжиной слуг. Детей у Людмилы не было; пережив мужа, она успела в конце жизни дать интервью нескольким исследователям биографии Красина и скончалась 14 октября 1998 года в возрасте 93 лет.
В 70-х годах она побывала в СССР и мечтала даже съездить в родной для ее отца Курган, но не смогла.
Интересно, что осенью 1936 года европейские газеты, как по команде, вспомнили о Людмиле, а заодно и о ее отце. Они вдруг повторили новость о предстоящем браке девушки (которая давно уже была замужем за Матиасом) с герцогом Ларошфуко, сопровождая это ехидными комментариями. Заштатный польский «Гонец ченстоховски» негодовал: «Дочка заклятого „врага“ капитализма, каким был Леонид Красин, принесла в приданое своему мужу… 20 миллионов рублей золотом. Леонид Красин был одним из тех, кто в свое время издал в России декрет о национализации частных капиталов. Между тем он сам в 1917 году имел состояние в 37 миллионов рублей, спрятанных от своей родины в зарубежных банках. К моменту смерти Красина его состояние превышало 60 миллионов рублей золотом». Так причудливо преломились слухи о «наследстве Красина» в фантазии польских (и других) любителей считать чужие деньги; а почему эта «новость» появилась в том году, когда для нее не могло быть никакой почвы, остается только гадать.
Сестры Людмилы еще долго продолжали беззаботно порхать в светских кругах. В конце 20-х они стали частыми гостьями в особняке Ла-Фезандри в Сен-Жерменском лесу близ Парижа — там гостеприимный издатель Люсьен Вожель по воскресеньям собирал политиков, писателей и журналистов. Особенностью салона было то, что его охотно посещали русские — как эмигранты, так и гости из Москвы. Здесь можно было встретить Сергея Прокофьева и Зиновия Пешкова, Илью Эренбурга и Владимира Маяковского. Бывал здесь и знаменитый в те годы деятель Коминтерна Вилли Мюнценберг, а генерал и разведчик Алексей Игнатьев упоминал это место в своих не менее знаменитых уже в другие годы мемуарах «50 лет в строю».