Леопард из Рудрапраяга

Корбетт Джим Эдвард Джеймс

На ум приходило и такое решение: для Ибботсона просить отпуск, а для меня аннулировать отъезд в Африку, бросить выгодное дело. В конце концов мы согласились отложить решение до утра следующего дня и тогда наметить линию нашего поведения.

Придя к этому заключению, я сказал Ибботсону, что собираюсь провести свою последнюю ночь в Гарвале в махане на манговом дереве.

В этот одиннадцатый и последний вечер провожал меня Ибботсон. Приблизившись к Голабраи, мы увидели людей, стоявших на обочине дороги и смотревших вниз на поле, находившееся на небольшом расстоянии от мангового дерева. Люди нас не заметили, и прежде чем мы подошли к ним, они повернулись и пошли по направлению к убежищу паломников. Однако один из них посмотрел назад и, увидев, что я кивнул ему, возвратился. В ответ на наш вопрос он сказал, что вместе со своими спутниками

в течение целого часа смотрел на грандиозную битву между двумя большими змеями внизу на заброшенном поле. В последний раз за ними можно было наблюдать поблизости от большой скалы в середине поля. На этой скале виднелись пятна крови. Человек сказал, что это кровь змей, покусавших друг друга. Сломав ветку с ближайшего куста и пользуясь ею как палкой, я спрыгнул вниз на поле, чтобы посмотреть, имеются ли какие отверстия около скалы, и, разглядывая почву, заметил обеих змей, лежавших в кустах чуть ниже дороги. В это время и Ибботсон тоже вооружился основательной палкой, и, когда одна из змей попыталась вылезти на дорогу, он ее убил. Другая же скрылась в отверстии около бугра, откуда нам было трудно ее выгнать. Змея, которую убил Ибботсон, оказалась около семи футов длиной, однотонного светло-соломенного цвета; на ее шее виднелось несколько следов от укусов. Это не был полоз; увидев ее заметно выдававшиеся ядовитые зубы, мы пришли к заключению, что это какая-то разновидность бескапюшонной кобры. Холоднокровные животные также восприимчивы к змеиному яду. Я видел лягушку, ужаленную коброй и умершую через несколько минут, однако мне не было известно, могут ли отравить друг друга змеи одной и той же разновидности. Возможно, что та, которая скрылась в отверстии, умерла через несколько минут, но, может быть, она осталась в живых и умрет в глубокой старости.

После того как Ибботсон удалился, мимо меня по пути к убежищу паломников, неся с собой ведро молока, прошел пандит. Он сообщил, что пятьдесят человек, прибывших в течение дня, решили провести ночь в его убежище и он бессилен что-либо сделать, дабы помешать им осуществить свое намерение. Было слишком поздно, чтобы я мог сам что-нибудь предпринять, поэтому я сказал пандиту о необходимости предупредить паломников, чтобы они держались близко друг к другу и никоим образом не выходили после наступления темноты. Когда несколькими минутами позже он поспешил назад домой, то, проходя снова мимо меня, сказал, что выполнил все, как я ему наказывал.

На поле, примыкавшем к дороге, на расстоянии около ста ярдов от моего дерева, находилась ограда из колючего кустарника, к которой гуртовщик-коробейник — но не тот старик, что был моим приятелем, — ранним вечером пригнал свое стадо коз и овец. У гуртовщика были две собаки, которые свирепо лаяли на нас, когда мы вместе спускались по дороге, и на одного Ибботсона, когда он от меня направился в бунгало.

Несколько дней как полнолуние прошло, и в долине было уже совсем темно. В десятом часу вечера я внезапно заметил человека с фонарем, отошедшего от убежища паломников и пересекавшего дорогу. Минутой или двумя позже он снова перешел через дорогу и, поравнявшись с убежищем, потушил фонарь; в тот самый момент собаки гуртовщика принялись бешено лаять. Не было никакого сомнения — собаки лаяли на леопарда, который, возможно, увидев человека с фонарем, сейчас спускался по дороге, направляясь к убежищу.

Сначала собаки лаяли в сторону дороги, но через некоторое время, повернувшись, стали лаять в мою сторону. Совершенно очевидно, что теперь в поле зрения леопарда попалась спящая коза и хищник залег. Собаки прекратили лай в ожидании того, что зверь выдаст себя каким-нибудь новым движением. Я знал, что людоед здесь, мне также было известно, что он воспользовался моим деревом, чтобы скрадывать козу. Вопрос, который мучил меня в эти так долго тянувшиеся минуты, заключался в том, обойдет ли он козу и убьет одного из паломников или же наоборот — сначала убьет козу, и тогда у меня появится возможность сделать выстрел.

В течение всех ночей, проведенных мной в засидке на дереве, я устраивался, принимая такую позу, которая позволила бы мне разрядить ружье, двигаясь как можно меньше и в минимум времени. Расстояние между маханом и козой составляло двадцать футов, но ночь была очень темной, еще темнее казалось под густой листвой дерева, так что мои глаза, сколько я их ни напрягал, не могли ничего разглядеть даже на этой короткой дистанции. Поэтому я их закрыл и сконцентрировал

свое внимание только на слухе. Ружье, к которому был прикреплен маленький электрический фонарик, я направил в сторону козы и только начал подумывать, что животное — если предположить, что это был людоед, — добралось до убежища и сейчас выбирает себе жертву среди людей, как раздался шорох от стремительного движения у подножия дерева и вслед за этим резкое тиньканье колокольчика козы. Нажав кнопку электрического фонарика, я увидел, что мое ружье нацелено на плечо леопарда, и, не сдвинувшись ни на йоту, нажал курок… и только я это сделал, фонарик потух.

В те дни электрические фонари не имели такого всеобщего применения, как сейчас, а мой был первым, которым я когда-нибудь обладал. Я носил его в течение многих месяцев, и мне никогда не случалось им воспользоваться. Я не знал срока действия батареи, а также того, что его необходимо проверять. Когда я нажал кнопку, он дал лишь одну тусклую вспышку и затем погас; снова я остался в темноте, не зная, каковы результаты моего выстрела.

Эхо от него замирало далеко в долине, когда пандит открыл дверь и громко спросил, требуется ли мне помощь. В это время я старался всеми фибрами своего существа уловить хоть малейший звук, который мог исходить от леопарда, поэтому я ничего не ответил пандиту, и он поспешно захлопнул дверь.

Когда я стрелял, леопард лежал поперек дороги, отвернув от меня голову, и я имел смутное представление, будто он перепрыгнул через козу и двинулся вниз по горе. В тот момент, как пандит крикнул, мне показалось, что я слышал что-то похожее на булькающие звуки, но уверенности в этом у меня не было. Паломники были разбужены выстрелом, но после того как несколько минут они что-то побормотали, снова улеглись спать. Коза, как казалось, осталась невредимой, так как по звуку ее колокольчика я мог сказать, что она двигается, очевидно, поедая траву, которую каждую ночь имела в большом количестве.

Я выстрелил в десять часов вечера. Так как луна всходила только через несколько часов, мне ничего не оставалось делать, как, устроившись поудобнее, слушать и курить.

Несколькими часами позже луна осветила гребни холмов по ту сторону Ганга — свет медленно полз вниз по долине, а еще немного позже я заметил, что луна поднялась над вершиной горы позади меня. Как только она оказалась над моей головой, я взобрался на верхушку дерева, но разросшиеся, широко раскинувшиеся ветви помешали мне что-нибудь рассмотреть. Спустившись снова на махан, я полез по ветке, нависшей над дорогой, но отсюда также ничего нельзя было разобрать, если смотреть вниз по склону горы в том направлении, в каком, мне казалось, бросился леопард. Было три часа утра, а двумя часами позже луна начала бледнеть. Когда ближние предметы стали видны в свете рождавшегося на востоке дня, я спустился с дерева и был приветственно встречен дружеским блеянием козы.

За козой и около самой кромки дороги выступал длинный и низкий выход скалы, на нем была видна полоска крови шириной в дюйм; если эта кровь принадлежала леопарду, то жить он мог минуту или две. Поэтому, не соблюдая предосторожностей, обычных, когда идешь по кровавым следам хищных зверей, я спустился с дороги и прошел по этим следам еще пятьдесят ярдов с другой стороны скального выхода. Там лежал мертвый леопард.

Он соскользнул спиной в небольшую впадину, где сейчас лежал свернувшись; его подбородок покоился на краю впадины.

Никаких признаков, по которым я мог установить, что мертвое животное и есть «злой дух» Гарвала, не было видно, тем не менее я ни на миг не сомневался, что леопард, лежавший в яме, — людоед. Я не увидел оборотня, который следил за мной в течение долгих часов, сотрясаясь в беззвучном дьявольском хохоте, и, глядя на мои напрасные попытки перехитрить его, облизывался в предвкушении того, как он, улучив момент, когда я не буду настороже, погрузит свои клыки в мое горло. Здесь лежал только старый леопард, отличавшийся от других животных этого же племени тем, что его морда была седой, а губы не имели усов. Самое ненавистное животное во всей Индии, которого боялись больше, чем кого-либо другого, чье единственное преступление не против закона природы, но против закона человека заключалось в том, что он пролил человеческую кровь, однако не с целью терроризировать человека, но только для того, чтобы самому существовать, — теперь он лежал, положив подбородок на край ямы, прикрыв глаза, и мирно грезил, погруженный в свой последний долгий сон.