Шрифт:
Часть первая
НАКОНЕЦ-ТО СВОБОДНЫ!
Как молоды мы были в день побега! Жизнь должна была бить в нас ключом, как только мы освободились, наконец, из этого гиблого, удушающего места. Мы должны были робко радоваться, двигаясь в автобусе к югу. Но если мы и радовались, то никак не показывали этого. Мы сидели все трое бледные и молчаливые, глядя в окно, напуганные всем, что видели.
Свобода. Есть ли слово прекраснее? Нет, лучше пусть холодная и костлявая рука смерти настигнет нас, чем назад, если Бог отвернется
Проносились часы и мили. Наши нервы были натянуты, потому что автобус часто останавливался взять или выпустить пассажиров, «на короткий перерыв», на завтрак, наконец, чтобы подобрать огромную негритянку, которая одиноко стояла на перекрестке грязной грунтовой дороги и бетонки, проложенной между штатами. Целую вечность она влезала в автобус, потом втаскивала множество свертков… Когда она наконец уселась, мы пересекли границу между Виргинией и Северной Каролиной.
О! Какое облегчение покинуть этот штат, место нашего заточения! Впервые за несколько лет я немного расслабилась — совсем чуть-чуть.
Мы трое были младше всех в автобусе. Крису было семнадцать, и он был потрясающе красив: длинные вьющиеся светлые волосы до плеч, голубые глаза, опушенные темными ресницами. Их цвет напоминал цвет неба летом, и вообще он был, как теплый летний день: делал безмятежное лицо, несмотря на весь ужас нашего положения. Его прямой, прекрасно вылепленный нос внушал мысли о силе и зрелости, обещая, что он станет таким же, каким был наш отец — тип мужчины, от одного взгляда которого сердца женщин начинали трепетать, даже и взгляда не нужно было… Его лицо выражало уверенность, он выглядел почти счастливым. Собственно, он и был счастлив, пока не смотрел на Кэрри, но взглянув на ее больное бледное личико, начинал хмуриться, и глаза его омрачала тревога. Он стал нервно перебирать струны гитары, висевшей у него на плече, наигрывая «О, Сюзанна» и тихо подпевая приятным грустным голосом, который трогал меня до слез. Мы посмотрели друг на друга и одновременно ощутили печаль от тех воспоминаний, что навеяла нам мелодия. Мы словно были единым существом. Я не могла долго смотреть на него — боялась разрыдаться.
Наша младшая сестра свернулась клубочком у меня на коленях. Хотя ей было восемь лет, она выглядела не старше трех — такая она была маленькая, жалко маленькая и слабенькая. В ее огромных, осененных пушистыми ресницами глазах скопилось столько страшных тайн, столько страдания, гораздо больше, чем мог вынести ребенок ее возраста. Глаза Кэрри были старыми, очень, очень старыми. Она не ждала от жизни ничего: ни любви, ни счастья, потому что все, что было у нее в жизни хорошего, у нее отняли. Она была так слаба и апатична, что казалось, вот-вот перейдет из жизни в смерть. Больно было смотреть на нее, одинокую, такую жутко одинокую с тех пор, как Кори покинул нас.
Мне было пятнадцать лет. Шел тысяча девятьсот шестидесятый год, стоял ноябрь. Я хотела всего, мне было нужно все, и я только боялась, что за всю жизнь не смогу компенсировать того, что уже потеряла. Я сидела в напряжении, готовая зарыдать, если случится еще какая-нибудь неприятность. Как невзорвавшаяся бомба с часовым механизмом. Я знала, что рано или поздно взорвусь и разнесу всех, кто живет в Фоксворт Холле.
Крис накрыл мою руку своей, словно прочитав мои мысли о том, какой ад я устрою тем, кто хотел погубить нас, и тихо сказал:
— Не надо, Кэти. Все будет хорошо. Переживем.
Он так и остался чертовски глупым оптимистом. Вопреки всему он продолжал верить, что все, что ни делается, делается к лучшему. Боже, как он мог так думать после смерти Кори? Как это могло быть к лучшему?
— Кэти, — прошептал он, — мы должны вновь создать то, что мы потеряли, и в том числе друг друга. Мы должны принять все, что случилось с нами, и идти дальше. Мы должны верить в себя, в свой талант, и тогда мы достигнем всего, чего хотим. Только так, Кэти, только так! И все будет хорошо!
Он мечтал быть скучным степенным врачом, проводящим свои дни в тесном кабинете, в окружении человеческих страданий. Я же мечтала о куче более замечательных вещах. Я хотела, чтобы сбылись все мои заветные грезы о романтической любви и о сцене, я должна стать самой знаменитой в мире балериной, и не меньше! И тогда мама поймет…
Будь проклята, мама! Пусть Фоксворт Холл сгорит дотла! Пусть ты никогда больше не сможешь спокойно заснуть в своей огромной пуховой постели, никогда! Пусть твой молодой муж найдет себе жену моложе и красивее тебя! Пусть он сделает жизнь твою адом!
Кэрри повернулась ко мне и прошептала:
— Кэти, я плохо себя чувствую. У меня что-то с желудком…
Меня охватил страх. Ее личико неестественно побледнело, ее обычно вьющиеся и блестящие волосы свисали тусклыми прямыми прядями, голос звучал не громче слабого шепота.
— Миленький, маленький… — Я успокаивала и целовала ее. — Держись. Скоро мы поведем тебя к доктору. Скоро мы уже приедем во Флориду, и там нас никто и никогда не запрет.
Кэрри тяжело опустилась ко мне на колени, а я полными слез глазами смотрела в окно на гирлянды испанского мха, свидетельствующие о том, что мы уже в Южной Каролине. Нам оставалось еще проехать Джорджию. Пройдет много времени, пока мы доберемся до Сарасоты. Внезапно Кэрри судорожно дернулась и начала задыхаться и давиться, ее рвало.
Во время последней остановки «на короткий перерыв» я предусмотрительно набила карманы бумажными салфетками, и сейчас мне было чем вытереть Кэрри. Я передала ее Крису, чтобы убрать с пола остальное, а Крис попытался открыть окно, чтобы выбросить изгаженные салфетки, но окно, как он ни старался, не поддавалось. Кэрри начала плакать.
— Засунь их в щель между сиденьем и стенкой, — шепнул Крис, но, должно быть, бдительный шофер автобуса следил за нами в зеркало заднего вида, он заорал:
— Эй, вы, дети там сзади, уберите эту вонь куда-нибудь еще!
А куда, кроме внутреннего кармашка футляра от Крисова «Поляроида», который я использовала в качестве сумочки? Вытащить оттуда все содержимое и набить вонючими салфетками.
— Простите, — всхлипывала Кэрри, отчаянно цепляясь за Криса. — Я не хотела. Теперь они нас высадят?
— Нет, конечно, нет, — в своей отеческой манере отвечал ей Крис. — Меньше чем через два часа мы будем во Флориде. Постарайся потерпеть, пока не приедем. Если мы выйдем сейчас, то пропадут деньги за билеты, а мы сейчас не можем разбрасываться деньгами.