Лернейская гидра (др. перевод)
Шрифт:
Твердым, решительным голосом Пуаро обратился к мисс Харрисон:
— Вы можете опровергнуть эти факты, мисс Харрисон? Я думаю, что нет. В той пудренице, которую вы купили в магазине, яда не было, но когда вы оставили ее в комнате мисс Монкриф, яд в ней уже был, не так ли? — И мягким вкрадчивым голосом добавил: — Очень неразумно было с вашей стороны держать такое количество яда у себя дома. Откуда вы его взяли? В доме доктора? Вы его подсыпали мисс Олдфилд?
— Это правда, — разрыдавшись, призналась мисс Харрисон. — Это все правда… Я убила ее…
— Простите меня ради Бога, господин Пуаро, — сказала мисс Монкриф. — Я была на вас сердита, ужасно сердита. Мне все время казалось, что все, что вы делали, только усугубляло наше и без того тяжелое положение.
— Я был вынужден это сделать, — улыбнулся Пуаро, обращаясь к мисс Монкриф и доктору Олдфилду, — чтобы сдвинуть это дело с мертвой точки. Вы помните старую легенду о Лернейской гидре? Вместо одной отрубленной головы вырастают две новые. Итак, слухи росли и росли. Моя задача была такой же, как и у моего легендарного тезки Геракла, — добраться до главной головы, то есть до того, кто первым распустил слухи. Мне не составило большого труда узнать, что первой слух распустила мисс Харрисон. Я навестил ее. Она оказалась довольно приятной, привлекательной женщиной, и достаточно умной. Но она все же допустила ошибку. Во время беседы со мной она передала разговор, который якобы произошел у вас, мадемуазель, с доктором Олдфилдом и который не соответствовал вашему интеллекту и сообразительности. Если бы вы, доктор, и мисс Джин планировали отравить мисс Олдфилд, у вас обоих хватило бы ума и здравого смысла не вести подобные разговоры при открытых дверях, рискуя быть подслушанными либо с кухни, либо с площадки лестницы. Более того, слова, приписываемые вам, мадемуазель, не соответствовали вашему уровню мышления и могли принадлежать более зрелой, опытной женщине, причем другого склада ума. Это были слова, которые больше подходили мисс Харрисон, ее воображению.
До разговора с ней я считал дело очень простым. Я понял, что мисс Харрисон, еще молодая и привлекательная женщина, вообразила, что за три года, которые она в доме доктора, он за ее тактичное и доброжелательное отношение к его больной жене влюбится в нее и после смерти мисс Олдфилд предложит ей руку и сердце. Она решила ускорить события и подсыпала мышьяк в еду мисс Олдфилд.
После смерти мисс Олдфилд, узнав, что доктор уже давно влюблен в мисс Монкриф, она, ослепленная ревностью и ненавистью к сопернице, стала распространять слухи, что доктор отравил свою жену, чтобы жениться на Джин.
— Я думал в начале расследования, — продолжал Пуаро, — что это обычное дело. Из ревности женщина распускает нелепые слухи о своей сопернице. Но тут в разговоре со мной мисс Летеран упомянула: «Дыма без огня не бывает», и это натолкнуло меня на мысль, а не совершила ли мисс Харрисон чего-нибудь похуже, чем распускание нелепых слухов. Меня удивило изложение ею некоторых фактов. Она говорила, что миссис Олдфилд выдумала свои страдания, что большой боли она не испытывала. При этом она знала, что сам доктор не сомневался в том, что его жена испытывает сильные боли, и не удивился, когда она умерла, так как незадолго до ее смерти он пригласил для консультации другого, более компетентного в этой области специалиста, и тот подтвердил, что положение безнадежное.
— Интуитивно, — продолжал Пуаро, — я высказал идею об эксгумации. Сначала мисс Харрисон испугалась до смерти, услыхав об этом, а потом, придя в себя и обдумав положение, она одобрила эту идею. К этому времени ревность и ненависть к сопернице перебороли в ней здравый смысл. «Пусть они найдут яд, — считала она, — я все равно вне подозрений. Кто пострадает, так это доктор и мисс Джин».
Была только одна надежда — заставить мисс Харрисон перестараться. Я считал, что, если останется хоть один шанс для мисс Джин спастись, мисс Харрисон предпримет все возможное, чтобы этот шанс у нее отобрать. Поэтому я подбросил ей идею, что улик доктора и мисс Джин недостаточно. Она решила действовать, а я поручил своему помощнику, единственному, которого она не знала в лицо, следить за ней. И он свою задачу выполнил блестяще.
— Вы действовали превосходно, господин Пуаро! — воскликнула Джин.
— Джин совершенно права, — согласился с ней доктор. — Вы спасли нас. Я буду вам благодарен до конца своей жизни. Каким же слепцом я был, не заметив коварства мисс Харрисон.
— А вы, мадемуазель? — обратился к девушке Пуаро. — Вы тоже ничего не замечали?
— Конечно же замечала, — медленно, что-то вспоминая, ответила мисс Джин. — И меня очень беспокоило одно обстоятельство. Количество мышьяка в амбулатории не соответствовало записям в расходной книге ядов.
— Джин! — воскликнул доктор. — И ты ничего не говорила! Уж не думала ли ты?..
— Нет, Чарлз, конечно же нет. На тебя я не думала. Я полагала, что миссис Олдфилд добралась каким-то образом до амбулатории и взяла мышьяк, чтобы, приняв его, ухудшить свое состояние и вызвать сострадание окружающих. И я знала, что если будет вскрытие, то мышьяк будет обнаружен, и первое же подозрение падает на Чарлза, а мои объяснения никого не удовлетворят. Поэтому-то я и не говорила никому об исчезновении мышьяка и даже внесла исправления в книгу расхода ядов. Но я бы никогда не подумала на мисс Харрисон.
— И я тоже, — сказал доктор. — Она была такой доброжелательной и отзывчивой. Она походила на добрую фею.
— Да, — согласился Пуаро, — она была бы прекрасной хозяйкой и хорошей матерью. Ее эмоции сыграли с ней злую шутку. — И, еще раз тяжело вздохнув, добавил: — Мне так ее жаль!
Потом, взглянув на счастливую пару — мужчину в расцвете сил и полную жизни женщину, Пуаро подумал:
«И вот они вышли из-под мрачной тени на открытое место, залитое согревающими землю лучами солнца, а я, последовав примеру своего легендарного тезки, знаменитого Геракла, совершил свой второй подвиг: убил Лернейскую гидру».