Лес повешенных лисиц
Шрифт:
– Ты займешься похоронами, – решил Ойва Юнтунен. –Увезешь тело и все организуешь.
Майор Ремес устало вздохнул. Ему еще не приходилось никого хоронить. Солдаты убивают, похоронами занимаются в тылу. У майора не было ни малейшего опыта в этом печальном деле.
– Ты что, опять заставляешь меня тащить Наску в Пулью?
– Да. За это я тебе и плачу.
– Если бы мы исполнили последнюю волю самой покойницы, то нам не пришлось бы ее отсюда никуда вывозить. Ты же помнишь, что Наска не хотела к людям. И при
Ойва Юнтунен задумался. Если Наску Мошникофф похоронить в тайге, то можно было бы избежать всей этой бумажной волокиты и вполне вероятного допроса в полиции. Правда и то, что Наска не хотела выбираться из тайги. Вряд ли она расстроилась бы, если бы ее похоронили, например, в Юха-Вайнан Ма. Совершенно очевидно, что покойница была бы этому рада.
Решение оказалось в конце концов естественным и простым. Чего попусту тащить тело старухи и труп кота в Пулью и оттуда незнамо куда? Лучше всего похоронить здесь вместе с котом.
– Здесь, конечно, нет освященной земли, – раздумывал Ойва Юнтунен.
По мнению же Ремеса, вся планета, строго говоря, была освященной землей и имела божественное происхождение. Господь создал и эту глухомань так же, как и кладбище в Инари. Или Ватикан.
– Я могу выстругать хороший гроб, – пообещал майор Ремес.
Ойва Юнтунен размышлял насчет обрядовой стороны похорон.
– Пастор может настучать куда следует.., Как бы Наска отнеслась к тому, что мы похороним ее без попа?..
У Ремеса был готов ответ и на этот вопрос. Наска при жизни была по вере своей православной. Было грешно для ее отпевания вызывать какую-нибудь лютеранскую каналью. Кроме того, майор сказал, что знает целых два довольно печальных псалма. Если уж на то пошло, то он мог бы их исполнить.
– Раз уж мы похороним Наску, то сделаем это как подобает. Если мы отвезем ее в Инари, то за гробом не будет никого, кроме двух спешащих куда-нибудь функционеров из социального отдела и похмельного пономаря. Мы провели вместе с Наской так много времени, что просто обязаны проводить ее в последний путь. Позаботимся о ней до конца.
Так и порешили. Майор Ремес спилил несколько сухих стволов, расколол их и принялся обстругивать.
Работа заняла несколько дней. Мужчины горевали о Наске, были немногословны. Ежедневно они ходили посмотреть на тело, садились на несколько минут на край яслей и вздыхали. Их горе было неподдельным и глубоким. Казалось, что их оставил дорогой для них родственник. Аппетит у мужчин пропал, да и посуду они мыли и подметали полы без особого усердия. Когда майор, сколачивая гроб, ударил по пальцу молотком, он даже не выругался, так заполнило горе все его существо.
Когда гроб был готов, мужчины обрядили покойную вместо савана в длинную ночную рубашку, расчесали белые волосы старухи и положили под голову
Ойва Юнтунен связал из еловых веток огромный венок и украсил его самым красивым ягелем, который собрал летом. Когда все было готово, мужчины подняли гроб на сани снегохода, опустили сверху венок, положили закутанного в полотенце Ермака сзади за гробом. Из инструментов они взяли железный лом, кирку и две лопаты, орудия труда старателя, в которых у них недостатка не было. Ремес молча завел снегоход, и тот двинулся, медленно и торжественно. Ойва Юнтунен шел за гробом до самого Юха-Вайнан Ма.
Для последнего пристанища выбрали красивое место на склоне. Сначала сгребли в сторону метровой толщины снег. Ойва Юнтунен и майор Ремес молча принялись за работу. Был прозрачный морозный день, стояла звенящая тишина. Казалось, что и на небе царит безмолвие в ожидании Наски. Только иногда с покрытых снегом ветвей деревьев срывался вниз иней, опускаясь на сделанный из красноватой сухой сосны гроб Наски, словно украшение.
– Говорят, что каков день похорон, таким покойник и был при жизни, – проговорил майор Ремес со дна могилы.
– Наска была прекрасной женщиной, – согласился Ойва Юнтунен. – Конечно, она попадет на небо, Бог не фраер, он все видит. А то и так туда попадает много недостойной публики.
– Я в этом совершенно уверен, – прокряхтел из ямы майор.
Когда полутораметровой глубины могила была выкопана, Ремес выбрался наверх. Сделали небольшой перерыв. Майор хотел закурить, но отказался от своего намерения. На похоронах, как правило, не курят, особенно если у покойника при жизни была предрасположенность к астме.
Мужчины подняли гроб на край могилы, протянули под ним крест-накрест две веревки, сняли шапки и принялись опускать гроб в могилу. Легкими были бренные останки старой Наски, без особых усилий двое мужчин опустили их в лоно матери-земли.
Ойва Юнтунен принес из саней снегохода еловый венок и опустил его на крышку гроба. Майор Ремес взял горсть мелкого песка и рассыпал его по крышке гроба. Сглатывая слезы, он пробормотал:
– Из праха ты, Наска, была сотворена, и прахом тебе стать суждено...
Затем Ремес прочистил горло и затянул погребальный псалом:
– К тебе, мой Отче....
Красиво разносилось среди величественных сосен эхо самозабвенно исполняемого псалма. Ойва Юнтунен подхватил его, и на третьем куплете мужчины услышали невдалеке жалобный вой. Пятисотка сидел на снежной кочке с поднятой к небу мордой. У него был лисий характер, и он не мог сидеть тихо, когда пели псалмы.
Эхо от псалма и стонов Пятисотки было слышно на южных горах еще и тогда, когда мужчины перекрестились и немного постояли над разверстой могилой.