Лесной бродяга (Обитатель лесов)
Шрифт:
Со дня своего вдовства графиня де Медиана жила в полном отдалении от света. Проводя все время с сыном в своей комнате, она уклонялась, насколько возможно, от услуг своей горничной, которая являлась к ней обыкновенно в обеденные часы.
В то время как происходила описанная нами сцена между Хосе и незнакомцем — около одиннадцати часов вечера, — графиня по обыкновению находилась в своей спальне. Это была обширная комната, обставленная старинной мебелью, имевшей тот особенный торжественный и мрачный вид вообще, который свойственен испанскому характеру.
На столе в углу горела лампа, освещавшая часть комнаты; другая половина ее оставалась в тени, и только вспыхивающие в жаровне уголья временами освещали развешенные по стенам портреты предков в потемневших рамах.
Большая стеклянная дверь вела на балкон, возвышавшийся всего футов на двадцать над землей. Вдали виднелось море и небо, покрытое тучами. Нельзя сказать, чтобы обстановка спальни располагала к веселому настроению, что отражалось и на графине. Глаза ее блуждали, с грустью останавливаясь подолгу на детской кроватке, где спал маленький Фабиан.
Графине де Медиана не исполнилось и двадцати трех лет. Бледность лица, которой отличаются уроженки Андалузии, еще сильнее подчеркивали траурные одежды графини. Едва заметная складка между бровями указывала на характер, склонный к серьезным размышлениям, а изящно очерченный рот выражал нежность и страсть, что подтверждала бездонная глубина глаз, но все остальные черты лица выражали твердость и силу воли. Черные, как вороново крыло, волосы обрамляли прелестное личико доньи Луизы, которое казалось особенно очаровательным в минуты оживления.
Безукоризненной формы и белизны руки, крошечная ножка и стройная фигура графини вполне объясняли ту страсть, которую питали к ней оба брата, так как мы должны сказать, что брак графа Хуана с доньей Луизой состоялся не только вследствие его желания не дать угаснуть роду: его побуждала к этому и страстная любовь.
В тот ненастный ноябрьский вечер донья Луиза почему-то вспомнила пропавшего без вести своего деверя Антонио. Она встала, взяла со стола лампу и поднесла ее к кроватке сына. Долго и пристально рассматривала она прелестное личико, наполовину скрытое прядями кудрявых волос, будто старалась угадать судьбу мальчика. Над кроваткой висела теперь хорошо освещенная лампой большая картина. Она изображала мальчика лет десяти, облокотившегося на подлокотник кресла. Странно, но когда Луиза подняла глаза от спящего сына к детскому портрету, она неожиданно впервые заметила поразительное сходство между этими мальчиками и невольно вздрогнула.
— Бедное дитя! — прошептала она невольно, глядя на безмятежно спавшего сына. — Да хранит тебя небо от тех несчастий, которые, может быть, постигли твоего отца…
Поставив лампу снова на стол, графиня села возле кроватки сына и снова задумалась.
Погруженная в горестные размышления, она не услышала глухого шума, который присоединился к жалобному вою ветра, дребезжанию стекол под его резкими порывами. Шум этот все усиливался и как будто приближался; вдруг окно с шумом распахнулось, сильный порыв ветра, ворвавшийся в комнату, раздул пламя лампы, которое метнулось огненным языком кверху, и при свете его к оцепеневшей от ужаса графине подошел какой-то незнакомец.
Если бы у ног графини ударила молния, то она не была бы более поражена, чем неожиданным появлением перед ней дона Антонио, о котором она только что думала. Казалось, ее мысли чудесным образом вызвали перед ней мрачное видение.
В первое мгновение, завидев ворвавшегося к ней человека, она испытала смертельный ужас, который сменился удивлением, едва она разглядела своего ночного гостя. Страх ее вполне прошел, так как графиня, как всякая женщина, была уверена в своей власти над бывшим обожателем.
К несчастью, графиня имела дело с человеком, над которым прошлое давно утратило свою власть и для которого любовь не имела никогда особенного значения. Лицо дона Антонио выражало глухую злобу и насмешку, что, впрочем, не испугало графиню, уверенную в силе своего обаяния. Она видела перед собой человека, который некогда любил ее, и воображала, что легко пробудит в нем прежние чувства.
— Не трогайтесь с места, — грозно проговорил дон Антонио, — и не пробуйте звать на помощь, если вам дорога жизнь этого ребенка! — Он указал рукой на кроватку Фабиана.
В голосе и движениях дона Антонио чувствовалась такая неограниченная власть, что потрясенная ужасом Луиза, с блуждающими глазами, замерла неподвижно на месте, не спуская глаз со своего ночного посетителя.
Она поняла, что в глазах этого человека прошлое не имело никакого значения, поняла, что она погибла и что жизни ее сына также угрожает смертельная опасность. Это сознание вернуло ей некоторую долю самообладания, она призвала на помощь всю свою гордость и бесстрашно обернулась в ту сторону, куда указывал ее мучитель. Сделав над собой невероятное усилие, графиня стряхнула с себя оцепенение и проговорила твердым голосом:
— Как вы посмели ворваться в мою спальню, будто ночной вор? Разве таким образом сын должен возвращаться в жилище своих предков? Дон Антонио де Медиана, как злодей, прячется от дневного света! Позор!
— Терпение! — иронически возразил дон Антонио. — Скоро придет время, когда я вступлю в этот замок, как подобает, среди возгласов радости, которыми будут приветствовать мое возвращение. Но сегодня вечером, по моим расчетам, мне выгоднее явиться сюда, по вашему выражению, в качестве ночного вора!
— Что вам здесь надо? — с тоской воскликнула графиня.
— Как, вы еще не угадали? — также спокойно проговорил дон Антонио, хотя лицо его судорожно подергивалось, не предвещая ничего доброго. — Я явился сюда для того, чтобы сделаться графом де Медиана!
Эти слова открыли графине всю трагичность ее положения. Теперь ей предстояло уже расплачиваться не с оскорбленным влюбленным, как она предполагала сперва, а спасать жизнь сына.
XXI. ПРОРОЧЕСТВО