«Лесной царь» – Иван Шишкин
Шрифт:
Для того чтобы стать художником не всегда обязательно иметь на себе печать избранника, порой достаточно упорства и умения раскрыть в себе скрытые возможности, которые в той или иной степени присутствуют в любом человеке, небезразличном к творчеству. Да и счастливое стечение обстоятельств тоже подчас способствует этому. А вот сделаться пейзажистом по случаю нельзя, им необходимо родиться. Для пейзажиста нужен не столько особый тип живописного таланта, сколько особый психологический типаж, более взаимодействующий со своим внутренним миром, нежели с миром внешним. Любому художнику свойственна высокая степень самоорганизации, но пейзажисту она потребна до крайности, равно как физическая выносливость и терпеливость. Если портретист обязан быть тонким
У юноши Шишкина все эти качества были. Но и ему, впрочем, тоже помог случай, а он, как известно, с необходимостью преследует достойных. А случилось вот что. Расписывать местный храм прибыли иконописцы из Москвы. Приезд настоящих художников из древней столицы в Елабугу не мог не заинтересовать молодого человека, мечтавшего о том, чтобы целиком посвятить себя творчеству. Информация от иконописцев об учебном заведении в Москве, выпускающем из своих стен профессиональных живописцев, стала для провинциального юноши, не ведавшем о таких вещах, настоящим откровением. Он загорелся идеей поступить туда, и отец, Иван Васильевич Шишкин, рассудив, что сына отговорить никак не получится, отпустил его в Москву в сопровождении своего родственника Дмитрия Ивановича Стахеева.
В августе 1852 года Иван Шишкин был зачислен в «Училище живописи и ваяния» Московского художественного общества. Его первым учителем стал Аполлон Мокрицкий, блестящий портретист сентиментально-романтического направления и автор итальянских пейзажей, пользующихся большой популярностью. Он приучил своего воспитанника к достоверному выстраиванию предметных форм, их внимательному изучению, нахождению в частном типического, а в единичном – общего. Начинающий живописец прекрасно усвоил эти принципы организации изображения, которые впоследствии станут базовыми в его творческом методе. Шишкина ещё в училище отличало стремление к максимальной приближённости к естественным формам, которые он воссоздавал в своих пейзажах. Одних такая особенность восхищала, других – коробила, хотя, надо признать, первых было значительно больше. Шишкин всегда предпочитал работать на природе, чего до него не делали ни учащиеся, ни преподаватели училища. Но вскоре, видя его успехи в живописи, такую практику переняли и другие.
В кругу сверстников Шишкин получил прозвище «Семинарист». Возможно, свою роль тут сыграл его внешний облик, его провинциальный костюм и большая, медведеподобная фигура. Однако, скорее всего, дело здесь было не во внешности. Как было записано в его юношеском дневнике: «Свойства художника: трезвость, умеренность во всём, любовь к искусству, скромность характера, добросовестность и честность». Прочие воспитанники вряд ли предъявляли к себе подобные высокие требования. Как настоящие студенты-бурши они не гнушались выпивкой и праздношатанием, были верны дружеству и сибаритству. Шишкин, вне всякого сомнения, сильно выделялся из этой весёлой среды, которая приписывала ему если не религиозное отношение к избранному делу, то идейно обусловленное – точно. Ведь как там сказано в положениях Стоглавого Собора, повлиявшего практически на все стороны русской жизни: «Подобает быть живописцу смиренну, кротку, благоговейну, не празднословцу, не смехотворцу, не сварливу, не завистливу, не пьянице, не грабёжнику, не убийце, наипаче же всего хранить чистоту душевную и телесную со всяким опасением…» А будущие художники середины XIX века такие вещи знали так же хорошо, как таблицу умножения школьники века ХХ.
Преподаватели много раз склоняли талантливого ученика оставить пейзаж и заняться исторической живописью, считавшейся более достойным занятием для художника с таким истовым трудолюбием и столь редким дарованием. Но Шишкин не считал, что пейзаж может в чём-то уступать иным жанрам живописного ремесла. Как бы не наоборот! «Пейзажист – истинный художник, – запишет позже Шишкин в своём дневнике, – он чувствует глубже, чище (…) Природа всегда нова и всегда готова дарить неистощимым запасом своих даров, что мы называем жизнь. Что может быть лучше природы!»
После окончания училища в 1856 году, Шишкин поступает в Императорскую Академию художеств в Санкт-Петербурге в пейзажный класс Сократа Воробьёва и поселяется на Васильевском острове, недалеко от Академии. Город не понравился художнику, что, в общем-то, понятно, если учитывать его замкнутый характер и любовь к уединению. Столица кажется ему ярмаркой тщеславия, сосредоточием «утончённого разврата и пустой фланёрской жизни». Даже само архитектурное обличье города представляется Шишкину холодным и пугающим, с пёстрыми грохочущими мостовыми, высокими глухими стенами, зимой упирающимися в серое небо, а летом – подсвеченными болезненным румянцем бутафорских белых ночей.
Петербург середины XIX века уже не пушкинский ликующий град с «тёмно- зелёными садами», с «отдалённым стуком дрожек» и «дремлющей рекой», отражающей в своём «весёлом стекле» божественный лик Дианы… Это имперская столица, которой было суждено первой ощутить противоречивость реформ Александра II, с обнажившимися социальными контрастами и пугающими крайностями в воззрениях людей и их поведении. Петербург этого периода хорошо показан в романах Достоевского, Крестовского, поэзии Некрасова и творчестве других российских литераторов. Здесь «кроме фонаря всё дышит обманом». Трудолюбивому, основательному и благорассудительному Шишкину такой город представлялся неуютным и тяжёлым, лишённым элементарного порядка и трезвости. Как там у Достоевского: «Нестерпимая же вонь из распивочных, которых в этой части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершали отвратительный и грустный колорит картины».
Зато пригороды Санкт-Петербурга стали для Шишкина самой настоящей отдушиной и творческой лабораторией. Он много рисует и пишет, и уже через несколько месяцев обучения в Академии получает две малые серебряные медали: одну за картину «Вид в окрестностях Петербурга», другую за рисунки, исполненные летом в Дубках под Сестрорецком.
Обучение в Императорской Академии художеств строилось на следовании академическим образцам, проникнутым духом романтизма, с его идеализацией действительности, театральностью и внешней красивостью. Многие талантливые сотоварищи Шишкина по обучению в пейзажном классе так и не смогли выйти за эти академические рамки, опираясь в своём творчестве исключительно на хорошо усвоенные приёмы и правила. В числе этих выдающихся пейзажистов можно упомянуть Юрия Клевера, Николая Абуткова, Александра Киселёва, Арсения Мещерского, Виктора Резанова…
Летняя практика воспитанников Академии проходила на Валааме и с пейзажей, выполненных Шишкиным на этом ладожском острове, пожалуй, и следует вести счёт работам, отмеченным его особым авторским стилем, когда запечатлённая природа живёт на холсте независимой от человека жизнью, являясь к нему как неколебимая стихия, во всей своей мощи и монументальном величии. Все внимательно выполненные детали не дробят изображение, а собираются в единый целостный ландшафтный портрет, где всякая подмеченная частность рассказывает о характере изображаемого места, формирует его неповторимое и живое обличье.
За работы на Валааме Шишкин получает множество наград и поощрений, а за картину «Вид на острове Валааме. Местность Кукко», экспонированную на академической выставке 1860 года, удостаивается Большой золотой медали, дающей ему право на заграничный пансион. Совет Академии был немало удивлён запросу Шишкина разделить своё пансионерство надвое: одну половину посвятить загранице, а другую – работе в России и изучению русского пейзажа. Среди всех выпускников Академии, удостоенных Большой золотой медали, о такой просьбе администраторы и преподаватели Академии слышали впервые.