Лесной: исчезнувший мир. Очерки петербургского предместья
Шрифт:
Наконец, совсем сошел снег, а на пригорках зацвела мать-мачеха. Я знала, что скоро в поле, за парком Политехнического, из травы будут взлетать жаворонки. Видела их раньше, когда еще в детском саду нас водили туда на прогулку. Но теперь я в ту сторону не ходила. Зато, когда возвращалась с занятий в кружках Клуба ученых, можно было заглянуть в соседнюю рощицу, там, в тени, уже расцвели фиалки и ландыши.
Окончились занятия в начальных классах школы. Прошли отчетные концерты в кружках. И снова наступило лето.
За три дня до войны мы с мамой и Виталием уезжали на дачу. На этот раз наш поезд отправлялся не с Варшавского, а с Витебского – в
В садах цвела сирень. Подходила пора жасмина и пионов. В последний раз мы проходили дорогами старого Лесного. И клены, клены в каждом дворе то ли прощались с нами, то ли хотели что-то удержать в трепетных ладонях своей листвы.
Вместо послесловия. Диалоги воспоминаний
Если вспоминаешь только о себе, своей семье и ближайшем окружении, можно уединиться и писать. Но если задумаешь представить более широкую картину прошлого, очень нужен собеседник и диалог воспоминаний. Мы говорим друг другу: «А помнишь?» – и все оживает, обрастает подробностями, фактами, незнаемыми тобой до этого событиями.
Мне посчастливилось с детством. Я успела прожить его целиком до войны и в таком месте, лучше которого, как мне до сих пор представляется, не было на свете. И я всегда ношу его с собой. Оно живет в моем подсознании и помогает жить. Оно огромно. Это не дом, не сад, не лица моих родных, вернее – конечно, все это, но еще и все наши дома и дворы вместе, в одном образе, со всеми населявшими их людьми, такими интересными и разными, их жизнью и судьбами. Поэтому, чтобы как можно полнее и точнее все передать, очень был нужен собеседник.
Первой и очень важной для меня в этой роли оказалась Нина Завитаева – девочка нашего двора, а потом и моя одноклассница. Без нее моя телега воспоминаний, вероятно, просто не сдвинулась бы с места.
Мы начали вспоминать вместе. Она обладала прекрасной памятью и достаточным житейским любопытством, была на год старше меня и уже в детстве знала о нашем окружении больше, чем я. Бесконечно жаль, что она не дождалась законченного результата начатой нами работы, с ней многое ушло навсегда. Но среди того ценного, что она успела мне сообщить, был и адрес Нели Фоминых – «девочки из соседнего сада».
Нелина семья после войны не смогла вернуться в Ленинград – некуда было – и осталась в Карелии. Я написала ей в Петрозаводск и получила ответ. Она прислала мне бережно хранимую в семье фотографию дома, потом приезжала и привезла еще несколько фотографий.
Обмен воспоминаниями о детстве и юности, естественно, всегда возникал на традиционных сборах нашего класса (тех, кто остался и в состоянии был прийти на встречу). Правда, в основном затрагивались блокадные и послевоенные годы, но иногда всплывали и какие-то более ранние моменты. Была среди нас и Наташа Брызжева. Она – геолог, в последние годы вместе с мужем работает по договору в Австралии. И вот я получила письмо из Сиднея… Кстати, Наташа недавно написала несколько страниц воспоминаний о блокаде. Написала искренне и правдиво, прямо от сердца, но пока держит при себе, говорит, очень личное. А ее письма я здесь привожу – это тоже наш диалог о Лесном.
Спасибо всем, кто откликнулся и принял участие в моем начинании.
Рассказ Нины Завитаевой
У лесозаводчика Василия Липатова были участки леса в Бокситогорском районе, в округе станции Ефимовская. Мой отец,
В 1916 году отец переехал в Петроград и работал у Липатова в Васкелово и в Песочной (тогда – Графская). Там временно и жил. Там же женился на моей матери – Ольге Петровне Пуссеп, она была латышкой. В 1924 году началась национализация частных владений. Отец снял квартиру в доме Липатова в Лесном (Старо-Парголовский проспект, 34, 2-й дом, кв. 7). Он поступил в контору «Выборгский транспортник» и занимался извозом. Мама работала на Витебском вокзале кассиром. В 1925 году родился мой брат Володя (по метрике Владислав, ошибка произошла, когда во время войны выдавали паспорт), в 1929 году родилась я. Сначала у нас была нянька, потом мама заболела туберкулезом и перестала работать. Мы завели двух коз, позже – корову. Во дворе играли в прятки, в лапту, потом ближе к нашему дому поставили стол. Старшие играли на песчаной площадке двора в футбол и волейбол.
Еще раньше нас в доме Липатова появилась семья Богорадов. Соня Богорад была нашей ровесницей. Ее дед – Абрам Левин – тоже был связан с Липатовыми: Сонин дед еще на Ефимовской работал у них подрядчиком. После национализации Левин занял всю квартиру Липатова (№ 5, на втором этаже). Отец Сони, Борис Богорад, тоже был из Ефимовского. Ее мать – Феодора (Феня), была незаконной дочерью Абрама Левина. Первым браком она была замужем за двоюродным братом моего отца, Богорад ее отбил. Но у нее в то время уже было трое детей – Валентина, Игорь и Юра Завитаевы. Племянники моего отца, мои троюродные сестры и братья.
В 1934 году Борис Богорад был репрессирован как бывший эсер, затем выселили и Феодору Богорад. Она уехала за мужем в Кустанай вместе с Соней и старшей Валентиной. Остались братья Завитаевы. Две комнаты и веранду опечатали. В эту квартиру въехал партаппаратчик Прокофьев с женой и тремя детьми (Юра, Гена и Мила). Его мать Прасковья Васильевна окончила пансион Елисеева, была дочерью погибшего на Русско-японской войне капитана. Феодора Богорад с дочерьми вернулась в конце 1940-х годов.
В 3-й квартире еще до революции жила мадам Коллет. Позже у нее снимали две комнаты Поланты: три сестры – Мария, Софья и Елена и их мать. Потом к ним приехала еще одна сестра – Евгения, фельдшерица, с дочерью Нелей Николаевой. Ее муж, Александр Николаев, был начальником полигона на Пороховых, там и жил с семьей. В середине 30-х годов его репрессировали, Евгения с дочкой уехала в Оренбург, а в 1939 году вернулась к сестрам.
В шмиттовском доме жила Наташа Шмитт – внучка домовладельца. Перед войной ей шел 14-й год. Она училась во 2-й школе (бывшее Коммерческое училище). В доме была одна квартира, сад с сиренью. Полукруглая веранда, чердак со светелкой, высокий фундамент из плитняка, высокое крыльцо, итальянские окна без переплетов. На входных дверях с решетками были витражи. Дом сломали во время войны одним из первых, летом 1942 года. Начали с крыши и все сбрасывали. На углу Объездной и Старо-Парголовского под открытым небом долго стояло пианино.