Лесные всадники. Кондратий Рус. Поход на Югру
Шрифт:
Ночью кто-то придавил Ивашку.
— Не дури! — закричал он. — Сосед я тебе, другодеревенец!
Он думал, Пера его вяжет, но, приглядевшись, понял: чужие навалились. Пера один, а тут трое… Пера сам связанный лежал, на нем кучей мужики сидели.
Утром их развязали, вывели из лога на широкую лесную поляну.
На поляне кишела не одна сотня ратников в длинных кожаных рубахах. Ратники расступились, и к ним подошел молодой воин, не старше Ивашки. Все блестело на нем: и кольчуга, и пояс, и короткий меч в серебряных ножнах. На голове у молодого воина шапка из зимних соболей,
— Мы не воры, — сказал ему Ивашка. — Князю едем служить.
— Какому князю? — спросил по-русски молодой воин, прищурясь.
Пока Ивашка думал, как лучше сказать, Пера ответил:
— Нашему, Михаилу.
Молодой воин что-то сказал по-ултырски ратникам и ушел. Им отдали луки и мечи, подвели заседланных коней.
Пера шепнул Ивашке:
— Матвей с тобой говорил, сын князя Михаила.
Воины молодого князя сели на лошадей и стали выезжать на тропу.
Ивашка хлестнул жеребца, но Пера остановил его:
— Нам впереди ехать не велено!
Весь день они ехали за дружиной, а вечером князь позвал их к своему костру. Он накормил их, напоил сюром и опять начал расспрашивать: кто такие и куда едут?
Ивашка сердился, кричал на него:
— Крест надел, а християнину не веришь!
Князь посмеивался.
Пера снял с пояса меч, положил его к ногам князя и стал рассказывать, как жил в ултыре Сюзя, как охотился, ловил рыбу в Шабирь-озере вместе с оштяками Юргана.
— Но большой отец прогнал меня из ултыра.
— Ты нарушил обычай отцов?
— Я хотел взять в жены Вету. Она внучка старого Сюзя. Она из нашего ултыра, князь. Старый Сюзь продает ее чужому охотнику. Я остался один. Тебе буду служить.
— Я верю тебе, богатырь!
Пера поднял с земли меч, поклонился князю и сказал:
— Парня зовут Ивашкой. Он сын Кондратия Руса. Хорошего человека сын.
— Меня крестил епископ Иона, — сказал молодой князь Ивашке. — Поп русов Иона, надевая кресты моим воинам, велел жить праведно, почитать бога и князя.
Ивашка выдернул крест из-под рубахи.
— Хошь, поклянусь на кресте?
Ивашка поклялся служить верно, за чужую спину в бою не хорониться, худого в душе не держать.
Князь Матвей отпустил их. Они ушли к своему костру.
Пера сразу уснул, а Ивашка ворочался с боку на бок, ругал хитрого ултырского князя и думал о родном доме. Вспомнил ни с того ни с сего, как хлеб молотили прошлой осенью, как избу конопатили, окна в хлеву завешивали берестой. За неделю до покрова волки собирались в стаи, коров и овец запирали в хлев. Тятька скармливал последний, дюжинный сноп скотине, ставил на повети в хлебальной чашке пиво, кланялся дедушке-дворовому и просил: «Береги, хозяин, скот зимующий от хвори липучей, от силы нечистой». А с Параскевы-роженицы начинали сумерничать. Татьяна зажигала светец, ставила под него корыто с водой. Огонь с лучины капал на воду и шипел. Тятька зашивал подволожные лыжи, а он с братьями стрелы тесал, липовые, на белку. Липа сладкой травой пахла… Девки пряли у печки. Татьяна варовые нитки сучила и рассказывала про нечистую силу, будто боится нечистая сила солнышка ясного, дня светлого, а как солнышко угасать начнет,
Засыпать уже начал Ивашка, тяжелела голова и слепла память, а Татьянина песня в ушах звенит неумолчно:
То не два зверя сбегалися, Не два лютые сходилися. Гасил солнышко пресветлое Чернокрылый зверь: Захлестнет крылом — травы высохнут, Захлестнет другим — реки вымерзнут, Земля-матушка тьмой покроется…ГОЛОД
Костер попискивал, как мышь. Искры рвались к черному небу и умирали. Князь Юрган отодвинул палкой огонь, снял камусы и поставил больные ноги в горячую золу.
— Утром выйдем на тропу лосей, — сказал он брату.
— Ёмас, брат Юрган, ёмас.
Согревшись, князь задремал. Качались перед ним золотые рога самца шоруя. Князь хватался за лук, рвал из колчана стрелу, но старые больные руки не слушались. Лось уходил в темноту.
Просыпаясь, князь глядел на желтый покачивающийся огонь и слушал брата.
Золта жаловался Нуми-Торуму:
— Мы не видели снега, великий, а едим лошадей!
Тьма густела. Ели подступали к костру… Князь бродил по глубокому, рыхлому снегу, искал табун, а с неба сыпался на него горячий снег и жег ему руки.
Он проснулся, открыл глаза. Костер шипел и плевался искрами. Молодые охотники кормили огонь сухими сучьями, грели застывшие спины.
— Звезда Соорб умерла, — сказал брату Золта. — Идти надо.
Юрган надел камусы, взял лук и повел их к лосиной тропе.
Небо белело, но князь не торопился. Осенний лес чуток, стылая земля звонкая, а тропа рядом. Хрустнет под ногой сук — уйдет зверь далеко.
У болота с двумя молодыми охотниками остался Золта, а он поднялся выше и на середине горы залег в осиннике.
Рассвело. На палых листьях поблескивал иней.
Он лежал в неглубокой яме, глядел неотрывно на старую большую березу. На ее шершавой коре лоси оставляли клочки шерсти.
От березы тропа поворачивала к болоту. «Зверь не обойдет и птица не облетит это место», — говорил ему отец.
Взошло солнце. Лес повеселел, заискрился. Заурлыкали черные косачи.
Стаи мелких птиц садились на березу и, покачавшись, улетали.
Пестрая лесная кошка перешла тропу у березы и скрылась в густом пихтовнике.
Две усатые белки уселись на сломанную осину, разглядывали его, вертели хвостами.
К полудню лес затих, будто вымер. Птицы спустились на ягодники к болоту. Звери ушли в глухие урочища.
Пологая гора, вся облитая солнцем, дремала. Дремал и старый князь… Щелкнула сухая вица, и опять все стихло. Он понял — идет осинником Золта.
Золта залез к нему в яму, лег рядом.
— Будем сидеть вечер, будем сидеть ночь, — сказал он брату.
Золта вздохнул:
— О-хо, нету лосей. Ушли… — и достал из сумы кусок мяса.