Лесовик
Шрифт:
– Когда как. Наверное, раз в неделю. Иногда даже реже.
– Вот в чем дело. Тебе хочется вроде как придать пикантности всему этому, и ты нашел такой вот противный способ. У тебя прелестная молодая жена, которая просто обожает тебя, но тебе понадобилось положить глаз и на меня, и даже этого тебе мало. Знаешь, это уже напоминает… ну как некоторые – на заднем сиденье машины или через прозрачное белье, и на словах и все такое.
– Прости, Диана, забудь. Я ничего тебе не говорил. Я сделал ошибку. Мне показалось, что ты именно такой человек, к кому можно обратиться с подобным предложением. Прошу прощения.
– Что ты имеешь в виду под «именно таким человеком»?
– Ну, жаждущим новых впечатлений, новых ощущений. Человек, которому хочется… расширить границы своего познания. (Голова Дианы удобно легла на
– Морис, разве я говорила, что меня не интересуют новые ощущения? Просто мне безумно захотелось узнать, откуда у тебя подобные желания. Разве не об этом я спросила тебя?
– Виноват, да, об этом. Ну конечно лее. И знаешь, у нас было бы по-другому, не как в том случае с двумя парнями. Я делаю с тобой то, что тебе нравится, разве нет? (Здесь я провел короткую демонстрацию кое-каких вещей из того, о чем шла речь.) Разве не так, любимая?
– Да, дорогой. То, что мне нравится.
– Кстати, Джойс считает тебя самым удивительным созданием среди всех, кого она…
– Правда? Что она говорила обо мне?
– Ну, говорила, что она начинает понимать, в чем притягательность лесбиянства, когда смотрит на тебя, и ей очень хотелось бы удостовериться в материальности твоей фигуры, и все такое прочее. Так что, понимаешь, Диана, ты была бы просто-таки в центре внимания. В конце концов, Джойс и я, у нас это стало делом обыденным… Дорогая, ты понимаешь, что я хочу сказать, но с тобой мы оба…
– Ты делился с ней своими планами?
– Еще нет.
– И не делай этого, пока мы еще раз не поговорим на эту тему. Морис…
– Да?
– Что еще Джойс говорила обо мне?
Я выложил еще несколько выдумок и преувеличений: мол, Джойс, конечно же, восхищалась внешним видом Дианы, но если в ее восхищении и имелся амурный элемент, я был об этом в неведении. Все, что я говорил, не оставляло особого следа в памяти, но оказывало ощутимое воздействие. Диана задышала глубже и одновременно стала напрягать и расслаблять плечи. Я вошел в нее.
Чуть позже, полностью одевшись и чувствуя от этого приятное облегчение, что характерно для всех ситуаций, связанных с супружеской изменой, я подчинился приказанию Дианы исчезнуть куда-нибудь минут на пять и выбрался из ложбинки, которую, как теперь выяснилось, я до этого момента не воспринимал как реальность в полном смысле этого слова. Даже сетчатый узор травинок, отпечатавшийся на моих руках и коленных чашечках (замеченный мною, когда я одевался), не был напоминанием о том, что мы и в самом деле лежали на траве, среди травы; и все, окружавшее овраг – колючие кусты, песчаные и каменистые склоны земляного вала и деревья за валом, – было до сего момента на грани небытия. Теперь же все это, освещенное более тусклым светом облачного неба, стало на свои места. Я зашагал легкой походкой по проселку в сторону леса. Воздух был густым и душным, не было и намека на ветер. Прошагав ярдов сто, я свернул в направлении асфальтовой дороги, во-первых, чтобы помочиться, и, во-вторых, чтобы определить – неспешно, без какой-либо суеты – свое местонахождение по отношению к гостинице. Я направился по гребню холма, огибая особо лесистые участки, заросшие главным образом дубами и ясенями с вкраплениями падуба, ореха и бузины; я рассудил, что это та самая роща, которая видна из окон гостиницы; впервые я забрел так далеко от дома.
Идти было трудно, то и дело попадались скользкие травянистые кочки, участки сырой почвы, тут и там в земле встречались ямы глубиной в целый фут и больше. По мере того как я приближался к вершине холма, в поле зрения появился стройный ряд дымовых труб с их керамическими колпаками-горшками над крышей «Лесовика», сама крыша с пологими черепичными скатами и, наконец, весь корпус дома и малые строения вокруг него. Крыло, где размещались гостиничные номера, было скрыто массивными стенами самой старой постройки – постоялого двора. Стоя на холме – никому не видимый, вне всякого сомнения, на фоне зеленого склона, уходящего еще выше за моей спиной, – я увидел, как машина подъезжает и затем сворачивает во двор (возможно, это та самая компания из Кембриджа, которая вчера сделала заказ по телефону), потом я заметил, что кто-то стоит в обеденном зале и выглядывает в окно – в одно из тех окон, что обращены в мою сторону. Кто бы ни был этот человек – один из официантов, я полагаю, в перерыве между сервировкой обеденных столиков, – он вряд ли мог разглядеть меня, но все же не имело смысла подвергать себя излишнему риску.
Я хотел вернуться тем же путем, что и пришел, но заметил узкую тропинку, идущую через лес к проселку. Тропа уведет на десятки метров в сторону от нужного места, но зато избавит меня от крутизны, кустов и ям, с которыми я столкнулся минуту назад по пути наверх.
Я двинулся по тропе и сразу же почувствовал поистине жуткий страх. Поначалу это не беспокоило меня. Мне хорошо знакома беспричинная тревога, когда вроде бы совсем ниоткуда она накатывает на тебя, сопровождаемая набором стандартных симптомов – от учащенного пульса и прерывистого дыхания до покалывания в затылке, внезапного и обильного потоотделения, сильного желания закричать. Затем, когда сердце тяжело забилось, все ощущения, сопутствующие страху, но сами по себе не такие уж пугающие, уступили место самому страху.
В течение следующих нескольких секунд меня не оставляла мысль: «Неужели я сейчас умру?» – но довольно скоро я почувствовал уверенность, что, если что и случится, причина кроется где-то вне меня. А какая угроза, в чем она, где? – оставалось только гадать. Нечто пугающее, да; нечто чудовищное, настолько чудовище, что сам факт его существования, сам его приход и вообще присутствие будет труднее вынести, чем реальную угрозу лично мне. У меня непроизвольно затряслась голова. Я услышал (или мне показалось, что я слышу) шелестящий звук, словно ветер играет в траве, и увидел (не сомневаюсь, что увидел), как зеленая масса плюща на соседнем дубе мелко задрожала, ее листики затрепыхались туда-сюда, как будто от ветра, но никакого ветра не было. А дальше, сразу за дубом, в чаще, двигалась какая-то тень, но я был уверен, что в лесу, кроме меня, нет ни души, а солнце в тот момент не светило. Это было то самое место, за которым наблюдал, как утверждали очевидцы, Андерхилл, его привидение, и то, что привело его в ужас, находилось именно здесь. На большом кусте папоротника, растущем рядом с тропой, один из стеблей вдруг оторвался, издав резкий звук, и полетел, завертевшись, словно лист, подхваченный бурей, двигаясь рывками, в ту сторону, где возникло пятно тени. Я не стал ждать и проверять, видна ли по-прежнему эта тень, я побежал опрометью вниз по тропе, проскочил лес и вылетел на проселок, по которому шагал минут пять назад, и понесся дальше по проселку, теперь уже в обратном направлении – туда, где на краю ложбины сидела Диана с сигаретой в руке.
При моем приближении она повернула голову, придав этому движению светское изящество, от которого не осталось и следа, когда она увидела мое лицо.
– Что случилось? Ты не на скачках, куда так мчишься? Ты не…
– Пошли, – сказал я, отдуваясь. Должно быть, я выкрикнул это во весь голос.
– Что случилось? Тебе плохо? Что случилось?
– Ничего, все в порядке. Надо двигать. Быстрей. Диана больше ничего не говорила, лишь только встревожилась не на шутку, когда я подсадил ее и сам сел в грузовик, развернул его не очень ловко и погнал как можно быстрее по проселку к шоссе. Там я свернул в сторону от деревни. Проехав с милю, я высмотрел пастбище с открытыми воротами, заехал туда и заглушил мотор. К этому времени дыхание у меня восстановилось, дрожь в теле прошла, а страх оставался – пусть как воспоминание, которое упорно сопровождало меня с того момента, как я выскочил из леса. Я по-прежнему чего-то боялся! Открыв крышку в приборной панели – да, там в отделении для мелких вещей лежала плоская фляжка, почти полная, – я машинально отметил, что поступил правильно, разбавив предусмотрительно виски водой для лучшего вкуса, и тут же выпил содержимое до последней капли.
Я сообразил, что придется придумать какое-нибудь объяснение для Дианы, которая, сидя рядом со мной, продолжала хранить неестественное для нее молчание, но в голове у меня царила пустота. Я все же заговорил, надеясь, что слова натолкнут меня на нужную мысль:
– Диана, извини за все. Я вдруг почувствовал себя совершенно ужасно. Мне нужно было убраться с того места. Не могу объяснить, что именно случилось, но чувство было просто отвратительное.
– Стало плохо, ты хочешь сказать? Заболел?