Лестница Шильда
Шрифт:
Левая Рука не смогла этого определить. Как можно измерять расстояние до бесформенной бесструктурной нематериальной стены света? Как только Барьер откатился за пределы досягаемости пучка частиц, испускаемого стилусом, Левая Рука перестала слышать эхо и определять по нему расстояние. Она выпустила маленькое облако электронных светлячков на скорости примерно десять метров в секунду, чтобы узнать, куда они смогут долететь, не погибнув. Они оставались невредимы. Смысла ориентироваться на яркость сияния Барьера не было; каждый квадратный метр граничной поверхности потускнел, стоило Барьеру отступить, но этот эффект в точности компенсировался тем обстоятельством, что каждый измерительный инструмент, нацеленный
Однако Левая Рука сумела зарегистрировать микроскопическое понижение горизонта относительно фоновых звезд, а это означало, что планковские черви прогрызли Ту Сторону на расстояние сотен тысяч вакуумных километров. Линия обзора нового горизонта с Левой Руки, впрочем, проходила всего-навсего в двадцати с лишним метрах ниже нормальной поверхности Барьера. Растущий кратер мог быть мелким, как это понижение, а мог и углубиться в миллион раз.
Чикайя ждал.
Светлячки могли погаснуть в любой момент. Двигатели Левой Руки были не слишком мощны, и она располагала лишь небольшим запасом топлива. Она могла адаптироваться только к сдвигу скорости Барьера на несколько метров в секунду.
Прошло десять минут. Светлячки оставались видимы. Барьер отступал проворнее, чем они за ним гнались.
Но это не значило, что надежды нет. Он мог разогнать Левую Руку до скорости куда большей, чем у светлячков, мог, наверное, и догнать Барьер. Но для этого ему был нужен челнок.
От Чикайи же самого по себе не было решительно никакого проку. Все зависело от действий троицы Защитников и перемен, какие мог произвести в их умах намек на существование потусторонней жизни.
Чикайя разбудил отца, настойчиво толкая его рукой.
– Что еще? — Отец недовольно покосился на него, но потом, улыбнувшись, приложил палец к губам. Он поднялся с постели и обнял Чикайю. Взял на руки, отнес в его комнату.
Положил на кровать и сел рядом с мальчиком.
– Ты не можешь заснуть?
Чикайя покачал головой.
– А почему? Что не так?
Чикайе не было нужды увиливать.
– Я не хочу становиться старше, — сказал он. — Не хочу меняться.
Отец рассмеялся.
– Девять лет? Это еще не «старше». Завтра ничего вот так сразу не изменится.
Через несколько часов наступал его день рождения.
– Я понимаю.
– Для тебя ничего не изменится еще годы.
Чикайю пронизала вспышка нетерпения.
– Я не про тело. Тело меня не волнует.
– А что тогда?
– Я буду жить долго, да? Тысячи лет?
– Да.
Отец протянул руку
– Ты не должен переживать насчет смерти. Ты знаешь, чего сейчас стоит убить человека. Если захочешь, ты проживешь дольше звезд.
– Я знаю, — сказал Чикайя. — Но если я так поступлю… откуда мне знать, что я — это все еще я?
Ему было трудно объяснить. Он все еще был тем же человеком, что в семь или восемь лет, но понимал, что существо, которое было ему известно по ранним воспоминаниям, восходившим к трех- или четырехлетнему возрасту, тоже некогда обитало в этом теле и менялось внутри него. Все в порядке: так и должно быть. Младенец и ребенок — это недоделанные люди, их нужно поглотить и преобразовать во что-то большее. Он мог смириться с мыслью, что через десять лет многие нынешние чувства и отношения с окружающим миром сильно переменятся. Но…
– Но это не прекратится? Никогда?
– Никогда, — согласился отец.
– Но откуда же мне знать, что я меняюсь правильно? Как могу я знать, что не превратился невесть в кого?
Чикайя содрогнулся. При папе ему было не так страшно, как в одиночестве, но само по себе присутствие отца не могло полностью изгнать ужас так, как обычно изгоняло оно все остальные детские страхи. Если незнакомец способен заменить его шаг за шагом за десять тысяч лет, то же самое может случиться и с кем угодно. И никто ему не поможет: их оболочки тоже могут стать добычей узурпаторов.
Отец запустил глобус планеты и поместил перед ним. Светящаяся модель отгоняла серые тени, заполонившие комнату.
– Где ты находишься? Прямо сейчас?
Чикайя жестом покрутил глобус и указал на их город — Бааке. [106]
– Вот тебе загадка, — сказал отец. — Представь, что я рисую перед тобой стрелку и говорю: вот самое для тебя в жизни важное. — Он начертил ее на глобусе, пока говорил. — Куда бы ты ни пойдешь, куда ни отправишься, тебе надо так или иначе держаться ее.
106
Город назван в честь немецкого математика Микаэля Бааке, сотрудника факультета математики Билефельдского университета, известного работами в области решеточной квантовой теории поля, комбинаторики, дискретной геометрии и физики квазикристаллов. (прим. перев.)
Это было очень легко.
– Я воспользуюсь компасом, — сказал Чикайя. — А если не будет компаса, стану ориентироваться по звездам. Куда бы я ни пошел, у меня найдется способ указать себе нужное направление.
– Ты думаешь, что это наилучший способ всегда держаться одного и того же направления? Выверять его по компасу?
– Да.
Отец начертил на глобусе маленькую стрелку недалеко от северного полюса. Она указывала на север. Потом он нарисовал другую стрелку, с противоположной стороны от полюса, и она тоже указывала на север. Две стрелки указывали тот же азимут по компасу — и при этом смотрели в противоположных направлениях.